Габриэль Гарсиа Маркес: Сто лет одиночества (сборник)

Алькальд раздраженно передернул плечами.

– Делайте что хотите, падре.

Он лег на спину в гамак, заложил руки за голову и, закрыв глаза, часто, зло задышал. Боль стала утихать. Когда он снова открыл глаза, падре Анхель сидел рядом и молча на него смотрел.

– Что привело вас в сию обитель? — спросил алькальд.

– Сесар Монтеро, — без обиняков сказал падре. — Этот человек нуждается в исповеди.

– Он изолирован, — сказал алькальд. — Завтра, после первого же допроса, можете его исповедать. В понедельник нужно его отправить.

– Он уже сорок восемь часов… — начал падре.

– А я с этим зубом — две недели, — оборвал его алькальд.

В комнате, где уже начинали жужжать москиты, было темно. Падре Анхель посмотрел в окно и увидел, что над рекой плывет яркое розовое облако.

– А как его кормят?

Алькальд спрыгнул с гамака и закрыл балконную дверь.

– Я свой долг выполнил, — ответил он. — Он не хочет, чтобы беспокоили его жену, и в то же время не ест пищу из гостиницы.

Он стал опрыскивать комнату инсектицидом. Падре поискал в кармане платок, чтобы прикрыть нос, но вместо платка нащупал смятое письмо.

– Ой! — воскликнул он и начал разглаживать его пальцами.

Алькальд прервал опрыскивание. Падре зажал нос, но это не помогло: он чихнул два раза.

– Чихайте, падре, — сказал ему алькальд. И, улыбнувшись, добавил: — У нас демократия.

Падре Анхель тоже улыбнулся, а потом сказал, показывая запечатанный конверт:

– Забыл отправить.

Он нашел платок в рукаве и, по-прежнему думая о Сесаре Монтеро, высморкал раздраженный инсектицидом нос.

– Как будто его посадили на хлеб и воду, — сказал он.

– Если это ему правится… — отозвался алькальд. — Мы не можем кормить насильно.

– Меня больше всего заботит его совесть, — сказал падре.

Не отнимая платка от носа, он наблюдал за алькальдом, пока тот не закончил опрыскивание.

– Должно быть, она у него нечиста, раз он боится, что его отравят, — сказал алькальд и поставил баллон на пол. — Он знает, что Пастора любили все.

– Сесара Монтеро тоже, — сказал падре.

– Но мертв все-таки Пастор.

Падре посмотрел на письмо. Небо багровело.

– Пастор, — прошептал он, — не смог даже исповедаться.

Перед тем как снова лечь в гамак, алькальд включил свет.

– Завтра мне станет лучше, — сказал он. — После допроса можете его исповедать. Это вас устраивает?

Падре был согласен.

– Только чтобы успокоить его совесть, — заверил он.

Величественно поднявшись, он посоветовал алькальду

не увлекаться болеутоляющими таблетками, а алькальд, со своей стороны, напомнил падре, что тот хотел отправить письмо.

– И, падре, — сказал алькальд, — поговорите, пожалуй, с зубодером.

Он посмотрел на священника, уже спускавшегося по лестнице, и, улыбнувшись, добавил:

– Это тоже будет содействовать установлению мира и спокойствия.

Телеграфист, сидя у дверей своей конторы, смотрел, как умирает вечер. Когда падре Анхель отдал ему письмо, он вошел в помещение, послюнявил языком пятнадцатицентавовую марку (авиапочта плюс сбор на строительство) и начал рыться в ящике письменного стола. Когда зажглись уличные фонари, падре положил на деревянный барьер несколько монеток и, не попрощавшись, ушел.

Телеграфист продолжал рыться в ящике. Через минуту ему это надоело, и он написал чернилами на углу конверта: «Марок по пять сентаво нет», а ниже поставил свою подпись и штамп почтового отделения.

Вечером, когда кончилась служба, падре Анхель увидел, что в чаше со святой водой плавает мертвая мышь: Тринидад ставила мышеловки на самом краю чаши. Падре схватил утопленницу за кончик хвоста.

– Может произойти несчастье, и повинна в нем будешь ты, — сказал он Тринидад, раскачивая перед ней мертвую мышь. — Разве ты не знаешь, что некоторые верующие набирают святой воды в бутылки и поят ею заболевших родственников?

– Ну и что тут такого? — спросила она.

– Как что такого? — возмутился падре. — Да то, что больные будут пить святую воду с мышьяком!

Тринидад напомнила падре, что денег на мышьяк он ей еще не давал.

– А это от гипса, — показала она на мышь.

И объяснила, что насыпала в углах церкви гипса; мышь поела его и, мучимая невыносимой жаждой, пошла нить. От воды гипс у нее в желудке затвердел.

– Нет уж, — сказал падре, — лучше ты зайди ко мне, и я дам тебе денег на мышьяк. Я не хочу больше находить дохлых мышей в святой воде.

Дома его ожидала депутация из общества дам-католичек, возглавляемая Ребекой Асис. Падре дал Тринидад денег на мышьяк, сказал, что в комнате очень душно, а потом сел за свой рабочий стол, лицом к хранившим молчание дамам.