Вероника Рот - Инсургент

Мне не надо ему ничего говорить. Я могу только попытаться забыть… он поможет забыть.

— Я знаю, — произносит он. — Прости. Мне не стоило спрашивать.

Единственное, что сейчас приходит мне на ум — откуда он может знать? Но что-то в выражении его лица напоминает мне о том, что он знает, что такое потеря. Он потерял маму, когда был маленьким. Не помню, как она умерла, помню только, что мы были на ее похоронах.

Внезапно я вспоминаю, как девятилетний Тобиас, одетый во все серое, сжимает в руках занавески в гостиной, его темные глаза закрыты. Видение мимолетно, возможно, это лишь мое воображение, а вовсе не воспоминание.

Он отпускает меня:

— Я оставлю тебя, чтобы ты собралась.

Женская ванная находится двумя этажами ниже. На полу темно-коричневая плитка, а в каждой душевой деревянные стены и пластиковая перегородка, отделяющая их от центрального прохода. Знак на задней стене гласит: «ВНИМАНИЕ: ДЛЯ СОХРАНЕНИЯ РЕСУРСОВ ДУШ РАБОТАЕТ ТОЛЬКО ПЯТЬ МИНУТ».

Вода такая холодная, что мне бы и не захотелось находиться тут дольше, даже если бы была возможность. Я быстро моюсь левой рукой, правая безвольно висит. Лекарство, которое мне дал Тобиас, быстро сработало — боль в плече превратилась всего лишь в ноющее пульсирование.

Когда я прихожу из душа, куча вещей ждет меня на кровати. Желтые и красные от Дружелюбия и серые от Отречения, эти цвета редко сочетают. Не трудно догадаться, что Отреченные собрали для меня эту кучу. Этого можно было ожидать.

Я натягиваю пару темно-красных джинсовых брюк таких длинных, что мне приходится подвернуть их трижды, и серую рубашку Отреченных, которая тоже слишком велика. Рукава доходят до кончиков пальцев, ее тоже приходится подвернуть. Мне больно двигать правой рукой, так что мои движения отрывистые и неторопливые.

Кто-то стучит в дверь.

— Беатрис? — мягкий голос принадлежит Сьюзен.

Я открываю дверь. У нее поднос с едой, который она ставит на кровать. Я ищу на ее лице признаки горя утраты — ее отец, лидер Отречения, умер при нападении — но вижу лишь спокойную решимость, характерную для моей старой фракции.

— Жаль, что вещи не подходят, — говорит она. — Уверена, мы сможем найти что-нибудь получше, если Дружелюбные позволят нам остаться.

— Все нормально, — отвечаю я. — Спасибо.

— Я слышала, что в тебя стреляли. Может, помочь тебе с волосами? Или с обувью?

Я бы отказалась, но мне на самом деле нужна помощь.

— Да, пожалуйста.

Я сажусь на стул перед зеркалом, Сьюзен становится позади меня, глаза сфокусированы на задаче, а не на ее отражении в зеркале. Она не поднимает их даже на мгновение, пока расчесывает мои волосы. Она не спрашивает о моем плече, о том, как я была ранена, что случилось, когда я покинула безопасное место в Отречении, чтобы остановить моделирование. У меня такое ощущение, что если бы я смогла добраться до самой ее сущности, она бы все равно осталась Отреченной.

— Ты уже видела Роберта? — спрашиваю я. Ее брат, Роберт, выбрал Дружелюбие, когда я выбрала Бесстрашие, поэтому он где-то в этом здании. Интересно, их воссоединение будет похоже на наше с Калебом?

— Мельком, вчера вечером, — отвечает она. — Я оставила его, чтобы он горевал со своей фракцией, как я со своей. Хотя было очень приятно увидеть его снова.

Я чувствую завершенность в ее тоне, которая сообщает мне, что тема закрыта.

— Как обидно, что это случилось именно сейчас, — говорит Сьюзен. — Наши лидеры собирались сделать нечто чудесное.

— Серьезно? Что именно?

— Я не в курсе. — Сьюзан краснеет. — Я просто знала, что что-то происходит. Я не хотела быть любопытной, я просто замечала некоторые вещи.

— Не беда, даже если ты и была любопытной.

Она кивает и продолжает расчесывать. Интересно, что же лидеры Отречения, включая моего отца, планировали? Я не могу не поражаться уверенности Сьюзен в том, что что бы они ни делали, это должно было быть чудесно. Жаль, что от моей веры в людей ничего не осталось.

Если вообще во мне была вера.

— Бесстрашные ходят с распущенными волосами, верно? — спрашивает она.

— Иногда, — отвечаю я. — Ты умеешь заплетать?

Ее ловкие пальцы собирают пряди моих волос в одну косу, которая доходит до середины спины. Я смотрю на свое отражение, пока она не завершает прическу. Затем благодарю ее, и она уходит, закрывая за собой дверь с легкой улыбкой на губах.

Я продолжаю смотреть, но не вижу себя. Я все еще чувствую ее пальцы, прикасающиеся к моей голове, такие похожие на пальцы мамы в то последнее утро, что я провела с ней. Мои глаза наполняются слезами, я качаюсь вперед-назад на табуретке, пытаясь забыть. Боюсь, что если начну плакать, то не смогу остановиться, пока не сморщусь, как изюм.