Владимир Круковер - Исполнение желаний

— Я позже занесу деньги.

До работы он шел медленно, всеми порами иссохшегося тела всасывая жалкий алкоголь девятиградусного яблочного сухого. Поднялся по скрипучей лестнице, поманипулировал отверткой с ключом, плюхнулся за стол, уставился в окно.

Трубы всех домов отчаянно дымили. Там варили горячие домашние щи, пили чай, заваренный с брусничным листом, собирали детей в школу. К входу в общежитие подъехала водовозка, шофер тянул шланг через окно умывальника. У райкома стояла кучка людей, явно приезжих. Снег не искрился, припорошенный сажей из труб.

Преодолевая головокружение фотограф встал, потрогал кассету. На плоской ее поверхности лежала бумажка с надписью: «заряжено».

«Слава Богу», — подумал он, опираясь на стол.

Вино не действовало, он слишком много выпил вчера вечером. Обычно он терял память к концу рабочего дня, а тут не помнил, даже, как наступил обед. Это слабо угнетало его, он привык к провалам кусков жизни. Чуток волновало только, что директор вновь будет читать мораль и угрожать увольнением.

Директор появился на пороге:

— Как самочувствие?

— Зуб, вот, болит, — чуть поклонился Ревокур. — Совсем замучил, всю ночь не спал.

— Сходите к врачу, я понимаю, что ж.

От директора пахло пельменями и новогодней елкой. Мучительно захотелось пельменей.

Сразу после директора появился первый клиент. Старушка желала сфотографировать внучку. Девочка была в белой блузке, на которой ярко выделялся пионерский галстук. Фотограф усадил ее в пол-оборота к фотоаппарату, манипулируя осветителями, убрал контрастные тени, навел резкость, сказал сухо:

— Внимание, снимаю!

Зафиксировал снятием колпачка выдержку, перевернул кассету и повторил снимок.

— Зайдите через двадцать минут, проверю негатив, может переснимать придется.

Бабуся хлопотливо закивала головой, он выключил осветители, ссадил с высокого стула девочку, ошеломленную жарким светом, его рука коснулась маленькой детской титьки, в животе хлынуло по-скотски сладострастное желание, он вспомнил, что уже больше месяца не имел дело с женщинами, но тошнота стерла эротический позыв, и он выписал квитанцию, получил 2–80 за шесть снимков форматом 13х18 и поспешил в столовую.

На улице его перехватил начальник паспортного стола райотдела милиции, тоненький лейтенант со щегольскими усиками.

— Постой. Здорово. Работа есть.

— Какая, к черту, работа?! Голова раскалывается.

— Да я принес…

— О! Что ж молчишь?

Возбужденно переговариваясь, они задергали дверь в лабораторию, ритм рывков совпал, наконец, с поворотом ключа, они ввалились в красную темноту, мигом разлили, выпили, громко глотая.

— Кагор, — шумно вздохнул Ревокур, — хорошо.

— Ничего больше не было, — ответил паспортист, — хотел водки взять.

— В столовой — яблочное.

— Ну его, кислятина.

Они закурили и выпили по второму стакану.

— Ну, что за работа?

Голос фотографа звучал нормально. Он сильно потел, но чувствовал оживление.

— Алкашей отснять на Доску позора. Семь человек.

— Сейчас пойдем. Оплата как?

— По безналичному, но второй пузырь возьмем за срочность.

— Годится.

Они вышли из лаборатории, ужасно довольные друг другом, и фотограф кивнул на милиционера.

— Ушел в отдел, срочная съемка.

Приемщица, старая фискалка, недоверчиво кивнула.

В милиции ему вывели семерых опухших и небритых. Он ставил их по одному к серой стенке вытрезвителя и щелкал по три раза каждого, для верности.

Выдержку на своем «Зените» он не менял, манипулируя диафрагмой: от 4 до 8.

Отсняв алкашей, заглянул к начальнику РОВД, поприветствовал его фамильярно, и пошел в паспортный стол, где лейтенант уже ждал с откупоренным «Кагором». Подошел начальник ГАИ, толсты и добродушный, заперли дверь, достали из сейфа малосольного хариуса, опохмелились.

Все вокруг было доброжелательное и умное, кровь пульсировала стремительно, омывая каждую клетку, но работать не хотелось. Хотелось сидеть с этими умными и доброжелательными товарищами, разговаривать неспешно и интеллектуально, прихлебывать из стаканов густой и сладкий «Кагор», закусывая его очаровательным хариусом.

Пересиливая себя фотограф встал, распрощался и ушел, отчаянно дымя сигаретой.

Он шел к Дому быта, и разные мысли приходили в его голову. «Странно, — думал он, — от моего общежития до столовой 200 метров. До работы тоже 200 метров. До милиции 200 метров. До больницы и райкома тоже 200 метров. Общежитие — центр мироздания, вернее поселка. Пуп района».