Владимир Круковер - Исполнение желаний

— Вы не слушаете? Это же очень важно…

— Чушь, — Ревокур встал, стряхивая наваждение. — Не так уж это и важно. Изображаете тут из себя сыщиков. В поселке от силы сто домов, один автобус утром, а остальные — попутки. Куда ему бежать? От кого? В тайгу? Зимой, раздетому? Фотку вам, рад бы — но нет. Не получился ваш бомж.

Все это он выпалил одним духом, совершенно удивив начальника, да и сам удивился своему гневу.

Из милиции он пошел в лабораторию, так как там оставалась утренняя бутылка, но передумал ее допивать, вынул снимки из воды, подвесил прищепками к веревкам сушиться, и зашел в павильон.

Было 17 часов, вечер уже брал свое, но солнце еще не совсем зашло, его закатные лучи сливались с блеском осветителей. В павильоне было жарко.

Горстка посетителей рассосалась минут за 15. Фотограф подсчитал выручку — 11 рублей 20 копеек. На вечер и на утро хватит, а дальше наплевать. Все эти деньги Ревокур искренне считал своими, даже квитанционная книжечка была у него своя личная. А план он делал на заказах от учреждений, которые обычно оплачивались безналичным расчетом.

Фотограф почти протрезвел и с ужасом предчувствовал легкое похмелье. С ужасом, потому что не хотел больше пить, но пить был должен. Для того, что бы двигаться, работать, кушать, дышать, жить.

Где-то за окнами промаячил совершенно пьяный паспортист, заходящее солнце облизывало золотом его тонкую фигуру.

Заходил директор, интересовался планом, ушел удивленный неожиданной трезвостью, удовлетворенный копией платежки из милиции, покрывавшей дневной план.

Приходила, вернее — прибегала, девочка. Без парадной блузки, в лыжном стареньком костюмчике, она была похожа на мальчишку.

Фотограф вспомнил то, что всегда не любил вспоминать: своего сына, живущего в чужой семье. И дочь вспомнил, дочь от другой женщины, которую он видел только на любительской фотографии, очень на него похожую девчонку вот такого же возраста, как эта пионерка.

Ему было худо, но особенно худо становилось, когда в жарком пламени всех ламп и вечернего солнца всплывали круглые плоские глаза без зрачков и дна.

Он вырубил весь свет, запер павильон и пошел, не зная еще — куда пойти.

Дойдя до столовой, он сказал, как выругался:

— Бермудский треугольник, мать его!

Парочка алкашей у входа вздрогнула, покосилась на него. Один узнал, спросил заискивающе:

— Займи полтинник, а?

Солнце окончательно зашло, липкий ветер усилил мороз, по земле начинала свои круги сибирская поземка.

Фотограф проснулся в четыре утра. Его так трясло, что путь от койки до стола показался бесконечным. Горлышко графина выбило дробь на зубах, вода пролилась в вырез рубахи.

В окно пробивался качающийся свет фонаря со столба напротив. Ревокур вернулся к кровати, опал на нее, как сырое тесто, попытался вспомнить вчерашнее. После того как он врезал у столовой с ханыгами бутылку белой, все пошло кругами.

Захотелось курить. Подвывая, трясясь, Фотограф добрел до вешалки, пошарил в кармане пальто сигареты. Что-то звякнуло. Недопитая, почти полная бутылка подмигивала из нагрудного кармана. Он взял ее бережно, обеими руками. Такого счастья он давно не испытывал. Он думал, что до утра ему придется несколько часов мучаться, дрожать, скулить и блевать. Святая жидкость в бутылке открывала перед ним мгновенное спокойствие.

Он налил в один стакан вино, в другой — воду из графина, выпил, давясь, и сразу запил водой.

Курить захотелось еще сильней. Он ходил по комнате кругами, постанывал сквозь зубы, его по-прежнему колотило, а вино стремилось назад.

Он налил еще полстакана, выпил, запил водой, трудно удерживая рвоту. Дико хотелось курить.

Он снова обшарил карманы. Было в них два рубля с мелочью, что его обрадовало, так как приближалось утро, была отвертка с ключами, расческа. Были, неизвестно откуда взявшиеся, женские часы, был хвост сушеной рыбы и прочая труха. Сигарет не было.

Вино начало действовать — мерзкая тряска прекратилась. Он допил оставшееся уже без воды, почти без тошноты, пожевал сушеный хвост, выплюнул.

Часы показывали 4–30. Фонарь мотал по комнате серые тени, он, наверное, взвизгивал на ветру в такт своему качанию, но в комнате этого слышно не было.

Фотограф решил одеться и обнаружил, что он, в сущности, одет, только пиджак валялся на полу, да башмаки с носками. Он вышел в коридор, прошел к угловой комнате, которая выполняла в этом общежитии функции гостиничной, для временных приезжих.