Татьяна Мудрая - Меч и его палач

Знал я это всегда или понял только сейчас – кто скажет?

– Ну не плачь, – говорю я те временем, слегка похлопывая ее по руке. – Я попробую что ни на то сделать. Переменить судебное решение. Выкуп за тебя уплатить, что ли.

Это наполовину враньё, но другая половина, может быть, – чистая правда. Только выкупать, понятное дело, придется собой самим.

Ухожу я прямо домой, чтоб хорошо поговорить с Захирой.

– Вот что, милая моя, – начинаю едва ли не с порога харама. – Выбор у тебя, похоже, невелик: либо мужа теряешь, либо лучшую подругу. Такую, какая бывает в целой жизни одна. Что до меня – то еще не все петухи пропели, как говорится, да и на худой конец выкручусь из-под клятвы своей нерушимой. А на совсем худой – вторично замуж выйдешь.

И чтоб не видеть, как расширяются ее глаза, как начинают сочиться соленой жидкостью, торопливо продолжаю:

– Развода я тебе не дам – еще успеется. Махр – хорошо, а почтенная вдова со своим домом еще лучше. Положим, усадьбу по мне Арман получит – ну, уж это вы с ним полюбовно разберетесь. Что дочь кожевенника богата одним гонором, я уже давно понял, не сомневайся. Да не горюй, еще не вечер, это ятебе говорю!

Чуть погодя взял я смену чистого белья, зачем-то – двустороннюю мантию в мягкой укладке и клятвенный меч в чехле, завернул все это в тяжелый сверток, оделся потеплее, прицепил к поясу Ал-Хатф и отправился прямым ходом к нашему местному судье.

С ним мы договорились быстро. Разумеется, отказ амира Абу-л-Хайр служить Высокой Справедливости влечет за собой смерть. Но поскольку я подсуден не простому кади, но Амиру Амиров и Суду Семерых, то придется ждать, пока их всех призовут. Домой мне все одно хода нет – утопят в слезах и причитаниях. А мужское крыло той тюрьмы, где заключена мать Китаны, не намного хуже дамского. Скимитар у меня взял еще кади, регалии отобрали уже в самой тюрьме – якобы на сохранение.

Ждать – самое нудное занятие и самое скверное. Чтобы ко мне не допускали близких – об этом попросил я сам.

Но вот приходит наш смотритель, учтиво просит привести себя в порядок и следовать за ним. Семеро уже ждут одного.

Сразу на выходе мне надевают на оба запястья цепь: тонкую и подозрительно тяжёлую. Только один металл может производить такое впечатление – золото. Которое легко порвет сильный мужчина с тренированными руками. Такой, как я.

Меня ведут по коридорам наружу, выводят в проулок, которого я раньше не замечал, сажают в седло – и завязывают глаза. Прямо песня…

Ехать, правда, оказалось недалеко: не успел и кости растрясти по местному булыжнику.

Меня бережно сняли с коня, с золотистым звоном провели через несколько дверей, утвердили посередине зала – по звуку эха, небольшого. И оставили одного.

– Теперь можешь снять повязку, Хельм, – сказал очень знакомый голос с легким оттенком металла. – Только не думай, что личное знакомство со всеми нами переломит ситуацию в твою пользу.

Я мигом сорвал ткань руками в оковах, получив в награду еще один благородный перелив звука.

Семеро и один.

Нет, право, будто набрали тех, кто поближе стоял! С бору да по сосенке, лишь бы со мной знакомы были…

Туфейлиус и Рабиа. Хосеф и Марион. Ладно. Однако Торригаль и Стелламарис… Они ж не люди вовсе! Не совсем люди…

Смутно знакомый мне субъект неопределенного возраста – Амир Амиров. Сегодня без вуалей, конечно, и легко узнаваем даже теми, кто его в жизни не видел. Верховный Судья Судей.

Но вот этот человек рядом с ним, одетый в какой-то странный прямой камзол и такого же непонятного цвета длинные, до носков туфель, штаны… Черты знакомы до боли, выражение их – нет.

Филипп. Постаревший и поднабравший ехидцы во взгляде сьер Филипп, который, наконец, меня словил.

А невзрачная личность, которая занимает высший пост в нашем государстве… Разумеется, это он говорил со мной на ближней рутенской окраине. Сир, а не сьер. Королевский титул – а я того и не понял, простак безмозглый. Маком опоенный, коноплей обкуренный…

Мои чувства тотчас же отражаются на моей физиономии и вызывают у них совершенно не приличествующий обстановке смех.

– Да садись, Хельмут, а то на ногах, чего доброго, не удержишься, – говорит Сейфулла. – Рядом с тобой не скамья подсудимых, а кое-то помягче.

В самом деле, вся восьмерка устроилась в атласных креслах западного образца, от которых я уже отвык со здешними напольными подушками и теперь с некоторой даже неловкостью усаживаюсь своей мягкой частью на такое же сиденье.