Татьяна Мудрая - Меч и его палач

– Госпожа Крови, – пробормотал я, – Вот оно как.

– Марджи не могла зачать ни от мужа, ни от какого-либо другого жителя ни Рутена, ни даже Виртдома, – сказал Филипп. – Но хотела. Это казалось безумием, но и вся история с книгой была тем самым. Связать миры кровью и плотью, алой водой и белым семенем. Так она говорила.

– То есть… Вот именно затем ты меня и подставил, да?

Я вскочил, но не рассчитал тяжести своих золотых цепей и позорно плюхнулся назад. Хорошо, что не вперед, прямо на мою глупую рожу…

– Он искал тебя, чтобы забрать двуличневую мантию для твоего сына, – проговорил наш скондский выборный король, и я впервые услышал его истинный голос: резкий хрипловатый баритон. – Потому что мантия должна была попасть именно к сыну. Марджан решила иначе – у нее было какое-то особенное чутье, рутенцы называют это интуицией. Окольный путь, что приводит к цели быстрее прямого. Успешнее, понимаешь? Я не стал с ней спорить, но оставил последний выбор за тобой.

– А я…

– Каждый из нас должен исчерпать себя до конца, – продолжил он с прежней интонацией. – С любой, пусть самой невыигрышной позиции, – подняться до своего личного неба.

– Ну да. Моё, похоже, не выше вробургского эшафота, – пробурчал я, отчего-то слегка успокоившись.

– О. Так что, похоже, врачу не нравятся его лекарства, сынок? – спросил король.

– Так я и не лекарь, а фармацевт. Что пропишут, то и выдаю в лучшем виде… батюшка, – ответил я.

Потому что передо мной был Готлиб из Бремена. Мой родной пропавший отец.

– Не батюшка, – ответил он. – Дед. Прадед даже.

Этого было уже слишком. Вся маково-конопляная дурь враз с меня соскочила, если и была.

– Ты что, до сих пор не догадался, что Ортос – твой родной сын? – спросил он.

– Да об этом все знали, клянусь своими печенками, кроме него! – рассмеялся Филипп. – Все, вплоть до его прелестной жены…

– Кстати, не беспокойся о ней, Хельмут, – Стелламарис приподнялась со своего места. – Мы ей кое-что объясним, кое о чем умолчим. Арман уже берет ее с матерью в свой харам, чем-то вроде почетных нянек или уважаемых родственниц. И очень состоятельных родственниц, кстати.

– В общем, тебе вообще теперь ни о чем не след беспокоиться, кроме твоей славной и приличной случаю кончины, – подытожил мой Торригаль.

Ну разумеется, вот кто до меня дорвался…

– Последнее желание у тебя имеется? – вздохнув, спросил отец. – Или вопросы какие-нибудь?

– Как не быть, – сказал я с гаерским тоном. – Во-первых, я как-то не ожидал, что простой палач, будь он хоть трижды во дворянстве, так возвысится.

– Представь себе, я тоже, – усмехнулся Готлиб себе в бородку. – Хотя Сконд – страна, где всё наоборот по сравнению с другими. Я был уважаем, мне удалось сотворить много доброго, пока я был главой столичных охранников, распорядителем золота, земель и крепостей – так отчего же им всем не поднять меня еще на ступеньку?

– А больше я ничего не желаю, – заявил я. – Вот только…

Что-то крупнее меня самого снова подступило к горлу.

– Мне хотелось бы увидеть море.

– Туда добираться дней двадцать, однако… – с сомнением произнес кардинал. – Хотя что за жизнь у человека, если он в ней хоть разок не повидал опрокинутых наземь небес!

– У нас есть эти дни? – спросил Туфейлиус. – Я думал…

– Какие дни, когда я за два часа это спроворю, господа и дамочки! – воскликнул Филипп. – В обе стороны, если надо. И никто не заметит ничего странного, зуб даю.

– В самом деле, на сегодня обещали эту… плотную зимнюю облачность, – ответил Сейфулла. – Как, Рабиа, по-твоему, – выйдет? Дама Марион? Вы, Звездочка наша ясная?

Они кивнули.

– Ну, а у мужчин я и спрашиваться не буду, – сказал Филипп. – Так что пошли, Хельмут. Цепи с тебя я сниму, сдвоенный меч понесешь, пожалуй, сам, а мантией либо сейчас накроешься, либо попозже.

– Уж очень лихо ты распорядился, старый знакомец, – ответил я иронически. – Может статься, и ты тоже король?

– Нет, – хмыкнул он. – Демиург местный.

Едва выйдя за дверь, Филипп лихо разогнул мои наручные браслеты и стянул цепь с моих рук. Подхватил со скамейки, что притулилась к самому порталу парадной залы, мою сумку (ту самую, куда я тщательнейшим образом увернул красно-черную мантию) и заправил возмущенно звякнувшую драгоценность куда-то вовнутрь, невнятно пробормотав что-то вроде: «А золотишко детишке на молочишко пойдет». Потом перекинул торбу через плечо и сказал: