Татьяна Мудрая - Меч и его палач

– Так они с Рабией там? В стенах?

– Под стенами. Внутри Йоханна.

Вот я и выцедил из него признание. Не Бог весть какая тайна, однако. Но вот что из нее вытекает?

– Мейстер, – вдруг говорит он. – Нас пошлют снимать осаду. Это я знаю как два своих пальца. Если ты останешься холост, кто в твоем доме приютит мою вдову и прочих их детишек?

Их – это, значит, Туфейлиуса и Рабии. Да-а…

Я что, всегда самый крайний? И это в стране, где испокон веков не было понятия круглого сиротства?

– Послушай, дружок, – говорю я, – такое важное дело – это тебе не блох ловить. Спешка тут не годится.

– Хельмут. Послушай меня хоть раз. Иди на большие смотрины. Договорись с главой свах – это просто делается. Завтра, послезавтра – но скорей. Я не могу тебе всего… Да развестись тут – раз плюнуть! Три раза, положим. Сказать жене «Ты свободна, ты свободна, ты свободна» и отдать махр, если он еще крутится в общем хозяйстве.

Уломал он меня, конечно. Особенно тем, что посулил какое-то несчастье. Да пошли они все, эти карканья, к воронам, к… к ястребам!

Однако я, по всему судя, и здесь снова закис на почетной работе.

Потому что кому, как не мне, с моими вечными штудиями изворотов скондского закона, знать, в чем именно состоят эти смотрины.

Ты выходишь на середину древнего, еще атрийского амфитеатра – там, надо сказать, все круговые скамьи слышат, как ты чихнешь или там кашлянешь. А поскольку спектакль требует еще и яркого масляного освещения, то через смотрительную трубку, такую, какая была у командира пограничной службы, всякий может судить и о красоте твоей физиономии.

Но самое главное – не твое невольное актерство. К этому мы, палачи, с юных лет привыкши. Но то, что зрители – все близлежащие дамы и девицы на выданье. Которым не замуж невтерпеж, а попросту и незатейливо повеселиться охота.

Так вот. С почтенным и древним цехом устроительниц брачных союзов я побеседовал как следует. Все эти женщины были не так стары, сколько в самом деле почитаемы, и оттого заметно пренебрегали сокрытием своих украс – тем более что осталось от них не так много. Эти дамы заметно удивились, что такой видный и молодой (это я-то!) мужчина желает сыграть в кости, или чет-нечет, как тут говорится. Но, по крайней мере, спорить не стали. Желание клиента – закон, как говорили во Вробурге. Тем более последнее, прибавлю я.

Назначено мне было где-то через неделю после многозначительного разговора с моим драгоценным Шпинелем. В самом деле быстро.

…Когда я вошел и стал посередине Арены Быков, в узкий, четко расчисленный круг огней, меня окружила тьма, подобная ночному небу, которое простерлось выше, над головами собрания. И на этом нижнем небе буквально сияли двойные звезды.

Господи, я не думал, что их будет так много!

– Почтенный Исполнитель Справедливости, – чуть гнуся и очень громко прорекает глашатай, – амир Абу-л-Хайр-ал-Хатф, то бишь Отец Добра и владетель гибельного клинка, подчиняющийся одному лишь Амиру Амиров и его Суду Семерых, желает взять себе в дом супругу верную, помощницу неусыпную. Просит он помочь ему в сем нужнейшем и труднейшем деле.

Я стою на виду у всех тех, кого сам не вижу. Будто слепой на фоне сияющей темноты. Точно голый посреди бездны жаждущих глаз. Дамы перешептываются, это шелестит листва огромного дерева с кроной, что объемлет миры. Такое ощущение, что вся его масса может обрушиться на меня вниз и погрести под собой – или, на худой конец, меня пожелают несколько священных четверок, которые начнут состязаться за право завладеть моим трепещущим телом.

Но как я уже давно понял, «закрытые» женщины составляют собой секретное общество, такое же, по сути, тайное, как и Братья Чистоты. И внутри него уже давно обсудили меня и разобрали по косточкам: еще раньше, чем Арман предложил мне включиться в матримониальную авантюру. Обо всем уже договорено, всё уже обговорено – так что меня отдают на милость либо нескольким здешним дамам, либо вообще одной-единственной.

И в самом деле: не успел герольд замолкнуть, а я – окончательно струсить, как с одного из нижних рядов амфитеатра поднимается тонкая фигура в черном с ажурными серебряными каймами и пробирается между рядов прямо ко мне.

Становится рядом и кладет свою руку на мою.

– Я беру этого мужчину себе в мужья, если на то будет разрешение Его, – говорит она и прибавляет обычную краткую формулу покорности Божьей Воле. Встречается со мной глазами.

Кисть руки смугла, нежна, длинные овальные ногти крашены белым, зрачки расширены, будто в них белладонной капнули, радужка темно-серая с прозеленью. Что-то необычное, некая странная шепелявость в голосе настораживает меня, но это вскоре проходит, потому что темные ряды дружно встают, отдавая честь выбору, и начинают расходиться. А оттого получается довольно сильный шум, как тут ни старайся выглядеть эфемерным созданием…