Ив Греве - Мето. Мир

Во мне крепнет уверенность, что из-за меня Ева подвергается опасности. Они возвращаются. Я еще не доел, но Цезарь 3 убирает тарелку.

— Сменим тему. Расскажи, как ты обнаружил серую папку?

Если ответить «случайно», они не поверят, хотя это правда. Пораскинув мозгами, я заявляю:

— Во время восстания я решил проверить все документы в конторе Цезарей. Я искал бумаги, способные объяснить наше происхождение, но нашел только тетрадь, где рядом с именами детей были проставлены буквы «П», «В», «Э», и серую папку. Я узнал, что в ней, только после того, как смог подобрать десятизначный шифр.

— Значит, ты нашел ее практически случайно?

— Никто не рассказывал мне о ней раньше, если вас это интересует. Затем я унес ее вместе со своими вещами во время побега. Когда я добрался до пещер, ее отняли Рваные Уши, но, думаю, об этом шпионы вам уже доложили.

— Продолжай. Объясни, как ты смог раскрыть ее.

— Я никогда не думал, что мне это удастся, хоть и утверждал обратное. Враждебность Хамелеонов достигла тогда апогея, и мы рисковали жизнью ежеминутно. Тот факт, что Первый круг считал нас способными подобрать шифр, придавал нам значимости и обеспечивал нас защитой.

— И у тебя получилось? — спокойно спрашивает Цезарь 3. По его интонации трудно определить, вопрос это или утверждение.

Я улыбаюсь и выдерживаю паузу:

— Разумеется, нет, это невозможно. Перебрать десять миллиардов вариантов…

— Но нам сообщили противоположное…

— Значит, вам солгали.

Я невозмутимо выдерживаю взгляд Цезаря 1. Я знаю, что он блефует: мои друзья никогда бы не раскололись.

— Ладно, раз уж ты так утверждаешь. А Филипп?

— Я не знаю никакого Филиппа.

— Филипп, архивариус.

— Вы хотите сказать: Грамотей?

— Грамотей, именно… Значит, он еще жив. Пока что этого достаточно. Через некоторое время мы зайдем за тобой и предложим занятие, которое, как мы надеемся, тебя развеселит.

От них можно ждать чего угодно, но, не успев об этом подумать, я проваливаюсь в сон.

Позднее они бесцеремонно меня будят. Цезарь 3 затыкает мне рот красным платком, после чего тащит за собой по коридорам. Мы спускаемся по лестницам, ведущим в затхлую комнатку. Двое солдат конвоируют юношу с завязанными глазами. Я мгновенно узнаю Октавия. Что они задумали? Цезарь 3 выдвигает ящик стола, достает нечто вроде пинцета с заостренными кончиками и заявляет:

— Мы решили, что тебе будет приятно самому проткнуть ему ухо.

Простонав сквозь кляп, я пытаюсь передать мимикой отказ. Не хочется причинять боль своему другу.

— Это не так уж больно, — уверяет Цезарь 1.

Он всучивает мне холодное и тяжелое орудие. Я не реагирую, и тогда его тон становится категоричным:

— Давай, Мето, это приказ!

Я слышу, как мой приятель шепчет:

— Сделай это, Мето! Побыстрее!

Я хватаю пинцет, пахнущий ржавым железом, и подношу к левому уху Октавия. Я дрожу: не хочется его ранить. Нужно отдышаться. Никакой возможности поговорить с ним, успокоить. Я бегло провожу рукой по его волосам, а затем изо всей силы сжимаю пинцет, чтобы сократить страдания Октавия. Он не может сдержать крик. Солдат мигом отпихивает меня и продевает в ухо огромное кольцо, потом тянет за него, словно желая проверить, хорошо ли оно прикрепилось. Я знаю, что больше всего ему хочется еще раз услышать крик жертвы. Все кончено. Я снова бреду по коридорам. Мы взбираемся по ступеням, возвращаясь на наш этаж. Вскоре меня вталкивают в каморку без окон. Едва за мной запирают дверь, я бросаюсь к умывальнику, и меня рвет.

Я скидываю с себя ненавистный маскарадный костюм, запятнанный кровью моего друга, швыряю его на пол и топчу. Потом залезаю в постель. Хочется спать, но я не могу сомкнуть глаз. Меня охватывает дрожь, во рту пересыхает. Полночи я хлещу воду и поминутно ополаскиваю лицо. Сон одолевает меня лишь к четырем утра.

Проснувшись, я обнаруживаю в ногах новую, чистейшую цезарскую форму. В носок засунута бумажка величиной три на один сантиметр. Короткая записка гласит: «Мето = предатель». Я догадываюсь, что весть о моем гнусном поступке уже облетела слуг.

С допросами, видимо, покончено, так как меня ведут не в привычный зал, а в контору Цезарей в Доме детей, и я понимаю, что настала пора унижений. Я знаю, что, выставляя меня в цезарском наряде, они хотят показать всем, что я окончательно перешел на их сторону. Весь день я сталкиваюсь со злобными или презрительными взглядами бывших друзей. Цезари никогда не подпускают меня слишком близко к детям: наверное, опасаются, что я могу заговорить с ними и объяснить, что просто вынужден играть роль, а внешность обманчива. Некоторые малыши при первой удобной возможности готовы плюнуть мне в лицо, а остальные, как, например, Децим или Кезон, полностью меня игнорируют. Я пытаюсь сохранять самообладание, но это требует слишком больших усилий, и временами я морщусь от боли в животе. Юпитер и его приспешники знают, что делают: они изолируют меня от остальных, возводя вокруг стену из недоверия и отвращения. Мне больше не найти здесь союзников.