Андрей Геласимов - Холод

– Благотворительный фонд, – сказала женщина в шубе, выдержав его долгий взгляд. – Вы же сами привезли Анне Рудольфовне деньги. Двести тысяч рублей на организацию похорон.

– Ах… Вы об этом, – выдохнул Филя, опускаясь на стул и зачем-то хлопая себя по карманам.

Ему как будто понадобилось что-то вдруг в них найти, но что именно – он пока не придумал.

Нет, она не была сумасшедшей. Эта женщина знала, чего она хочет.

– Многие известные люди занимаются благотворительностью, – понимающим и даже почему-то оправдывающим тоном продолжала она. – Вот и вы тоже, значит, решили… Тем более наш город для вас не чужой. А у нас такая беда. Вы очень оперативно сработали. Прямо как знали, что такая беда грянет.

– Я не знал, – быстро сказал Филя.

– Конечно, конечно. Но все равно, очень здорово. Хорошее дело.

Она вдруг протянула ему руку, как это делают чиновники и официальные лица, и он автоматически протянул ей свою в ответ. Лариса Игнатьевна вцепилась в его ладонь, энергично встряхнула ее, словно поздравляя, и от неловкости очень неестественно рассмеялась.

Филя зачем-то глупо улыбался ей в ответ, не зная, как разорвать эту нелепую сцену, а откуда-то сзади, из-за спины уже выплывали налитые надеждой и страхом темные глаза мужчины, сидевшего до этого на диване. Бормоча что-то, он совал Филе медицинские документы, из кипы которых на пол начали падать снимки УЗИ и кардиограммы. Лариса Игнатьевна, не выпуская Филиной руки, стала присаживаться, чтобы поднять их, и Филя тоже невольно согнул ноги в коленях.

Из бормотания мужчины и отрывистых пояснений Ларисы Игнатьевны, пока они все втроем собирали разлетевшиеся бумаги, не сразу, но все-таки стало понятно, что мужчина женат на ее двоюродной сестре, которая по-прежнему молча сидела на диване, что его мать позавчера оперировали, и что во время операции по причине общей аварии в городе произошло отключение электричества. Женщина в итоге не умерла, но что-то в ней очень сильно испортили, и теперь ее надо было везти на материк, и лечить, и заново резать, и все это очень дорого.

Мужчина повторял немного странное теперь для Филиного уха слово «материк», как будто они все тут были на острове, тянул его за рукав, но тот уже невольно переключался на третью женщину. Решив, очевидно, что может упустить свой шанс, она поднялась на ноги и, прижимая руки к груди, торопливо объясняла Филе из дальнего угла комнаты свою тяжелую ситуацию. Мужчина перебивал ее, она повышала голос, Лариса Игнатьевна перекрикивала обоих, объясняя, что это ее подруга, что мародеры сожгли ее дачу, и ей нужна хоть какая-то компенсация. Потом, как будто сорвавшись, Лариса Игнатьевна закричала стоявшей у двери девочке в мутоновой шубе, чтобы та бежала к соседке и сообщила, что он пришел.

Эти напуганные всем происходящим люди, которые, очевидно, находились в последней степени отчаяния, но при этом с такой силой с таким ожесточением превозмогали свое стеснение и неловкость, что их сносило куда-то в незнакомую страну и они готовы были вести себя хуже самого развязного хама, – эти беспомощные люди нисколько не напрягали Филю своими просьбами о деньгах. По-настоящему он был разочарован только в одном, из этого неожиданно обрушившегося на него бедлама со всей ледяной очевидностью вытекало только одно – ребенок пока так и не отыскался, и он совершенно напрасно спешил сюда.

– Да, да, я – фонд, – говорил он, вынимая из карманов деньги. – Фонд… Самый настоящий… Надежный… Вот здесь…

Он положил на стол все, что у него при себе было – все что осталось после разговора с людьми в армейских бушлатах рядом с театром. Чтобы не быть больше похожим на человечка, торгующего мандаринами, не чувствовать себя одною с ним крови, Филя готов был отдать гораздо больше, но больше у него ничего не было.

– Семнадцать тысяч пятьсот? – обернулась к нему Лариса Игнатьевна, пересчитав деньги. – У нас один билет до Москвы стоит больше тридцати тысяч.

Когда Филя запрыгнул в машину, Тёмы внутри не оказалось. Он обернулся, решив, что юноша прилег на заднем сиденье, но и там никого не было.

– Да чтоб тебя! – чертыхнулся Филя.

Уехать без Тёмы он, разумеется, не мог, хотя теперь очень спешил. Он понимал, что ничего хорошего это исчезновение, скорее всего, не сулит.

В тумане Тёма нашелся не сразу. Он сидел на детской площадке, забравшись на горку, съежившись и прижимая ладони к ушам. Его пуховик и лохматая шапка валялись на снегу рядом с лесенкой.