Ольга Чигиринская - Операция «Остров Крым»

По мере того, как строилась рота, решение выкристаллизовывалось. И было это решение таким, что самому Глебу о нем думать не хотелось.

– Рота, смир-на! – скомандовал один из взводных, Антон Васюк.

– Рота, вольно, – разрешил Глеб. – Передний ряд – сесть на землю.

Он хотел, чтобы видели все.

Четверо «дедов» навытяжку стояли перед ним. Он знал, какова будет степень унижения, которому он собирался их подвергнуть. Он знал, что покушается на большее, чем мародерские замашки четверых верзил, которые по воле советских законов попали в армию, хотя место им – в колонии для трудновоспитуемых. Он замахивался на традицию, на неписаный закон, местами ставший значительнее Устава. Ибо «дедовство» Анисимова и его дружков было «заслужено» годом беспрестанных унижений, в этом была даже первобытная справедливость: сначала ты прогибаешься, а потом пануешь над теми, кто прогибается под тобой. Получается, что капитан хотел лишить их «законного» удовольствия, хотя был бессилен избавить от «законных» страданий… Именно поэтому у него была репутация редкого стервеца, и именно поэтому он не собирался с этой репутацией расставаться.

– Мы торчим здесь со вчерашнего вечера, – сказал он. – Сухой паек выдали на одни сутки, всем – одинаковый. Но среди вас нашлись особенно голодные, вот они стоят. Я уж не знаю, у кого они все это отобрали, и спрашивать не буду. Все равно никто не признается, потому что вы все или боитесь, или считаете, что они в своем праве. Пусть так. Но раз вы, мародеры, считаете себя вправе, то вам не в падлу сейчас будет сожрать все, что вы нахапали.

Он увидел, как у Анисимова задрожали губы. А ты что себе думал, голубчик?

Глеб достал из кармана перочинный нож, взял первую банку с перловой кашей, поддел крышку в нескольких местах, потом взялся за нее пальцами и сорвал. Трюк был несложным для опытного скалолаза, но неизменно производил впечатление.

– Жри, – он высыпал кашу в траву перед Анисимовым.

– Так… ложки нет, – пробормотал тот.

– Встал на карачки и жри, как собака, – процедил Глеб ему в лицо.

Точно так же он открыл вторую банку и вывернул ее перед Джафаровым. Сержанты уже поняли, что от них требуется, и открывали банки одну за другой.

– Сожрать все до крошки, – велел Глеб. – Если кого-то вырвет, он уберет сам.

Следующие полчаса были кошмаром. Господи, подумал Асмоловский, когда-то я и в мыслях не мог так унизить человека. Когда-то я был ясноглазым мальчиком, который верил, что можно словами объяснить, как это нехорошо – унижать других, отбирать у них еду, заставлять работать на себя, избивать ради своего развлечения… Когда-то я и представить себе не мог, с чем столкнусь в армии, которую считал самой лучшей в мире…

Скокарев плакал. Джафарова мутило, но он держался. Микитюка вырвало. Анисимов попробовал залупиться – у него было что-то похожее на хребет, – но Глеб заломил ему руку, подсечкой бросил на колени и начал тыкать в кашу лицом.

Строй смотрел молча.

– Я заставлю это сделать каждого, кого поймаю за отбиранием чужих пайков! – отчеканил Глеб, вывозив Анисимова по уши. – Он будет жрать все украденное с земли, как собака или свинья. Может, хоть тогда вы поймете, что крысячить – позор, и отдавать свое по первому требованию – тоже позор. Можете идти. Микитюк, возьми лопатку и прибери свою блевотину. Дмитренко, проследи.

– Воспитательная работа? – Асмоловский не заметил, как подошел комбат майор Лебедь.

– Да.

– А что случилось?

– Все то же самое. Одни грабят, другие молчат.

– А ты, значит, порядок наводишь, – заключил Лебедь. – А ну, пошли, поговорим!

Путь их пролегал от лесной опушки до здания диспетчерской мимо группок солдат, сидящих прямо на земле. Те, что были поближе, вставали и отдавали честь, те, что были подальше, старательно не замечали.

– Ты хоть соображаешь, что делаешь? – тихо спросил комбат.

– Да.

– Ни хрена ты не соображаешь, – отрубил майор. – Вот что ты будешь делать, если Микитюк сейчас пойдет и повесится?

«Станцую…»

– А что я буду делать, если пойдет и повесится Остапчук? – разозлился он. – Похороним и спишем? Отправим домой в цинковом ящике: извините, мама, несчастный случай!?

– Остапчук не повесится, с ним ничего особенного не сделали. – Они встали возле дерева на краю аэродрома, где начиналась лесополоса. – Подумаешь, пару синяков поставили. Со всеми так бывает. Пришел в армию маменькин сынок, уходит мужчина. А ты им психику ломаешь. Ну, залупаются, суки, – отведи тихонько в сторонку, дай разок по ушам.