Андрей Валентинов - Механизм Времени

Гость подчинился.

— Гере Эрстед хочет заказать вам статью о телеграфической связи. В последние годы, если помните, появились интересные разработки Ампера, Фехнера — и особенно барона Пауля Шиллинга. А наши святоши заявили, что телеграф окончательно погубит нравственность. Решили, поди, что им станут присылать девиц из Парижа по проводам. Кислоты бы!.. Однако, гере Андерсен, почему я не слышу доклада о ваших успехах? Надеюсь, не опоздали на встречу с обер-камергером Гаухом?

Длинный Нос качнулся на стуле, вызвав жалобный скрип.

— Лучше я сказку напишу, дядя Торбен. "Поэт и камергер". Сюжет стар, как мир. Нищий поэт приходит к важному и толстому вельможе, дабы попросить место библиотекаря. Вельможа ненавидит поэзию. Но прямо отказать не может — поэт хоть и беден, однако известен...

Торвен слушал молча. Смотрел не на гостя — в окно. Исчезла усмешка, затвердели скулы; пальцы дрогнули, сжимаясь в кулак.

— ...вельможа сладко улыбается, разводит руками и говорит то-о-о-оненьким голоском: "Ах, дорогой наш Ханс Христиан Андерсен! Не заставляйте меня совершать преступление перед Музами! Вы слишком талантливы для такой тривиальной должности, как библиотекарь!.."

— Это он, положим, зря. Я вам обещаю, Ханс... У сказки будет иной финал.

— Конечно! Придут благородные разбойники, разложат костер, поджарят обер-камергеру пятки и заставят петь "Марсельезу". Тот хрипит, визжит, пускает петуха — и наконец подписывает распоряжение о зачислении бедного поэта на службу. Стоит ли, дядя Торбен? Ну, какой из меня библиотекарь? Я лучше открою кукольный театр. Я еще в школе, в Оденсе...

— Гармонику не хотите? — съязвил "дядя Торбен". — Как у савойяра? Купим вам обезьянку и попугая — билетики Счастья вытаскивать...

Ханс расхохотался.

— Точно! "А превалит тибе щастя, залатой-сиребреный!" Гармоника устарела, теперь с шарманкой ходят. Песня есть немецкая — "Шарманте Катарина". Помните?

— Прелестной Катарине фиалки я принес,

Она ж мне изменила до самых горьких слез.

Пойду на речку Везер, там брошусь в омут я.

О, злая Катарина, сгубила ты меня!

Отсмеявшись, поэт дернул себя за кончик безразмерного носа.

— В Италии есть кукла — buratino. Вроде как petrushka у русских. Сошью балахон и склею бумажный колпак. Нос — в наличии. Пойду по дворам...

— Все шутите?

— Нет, не шучу. Давно хотел уехать. Я — патриот, я люблю нашего старого доброго короля... Но, ей-ей, прогнило что-то в Датском королевстве! Мысль, конечно, не новая...

— Надеюсь, вы имеете в виду исключительно климат.

Торвен снял верхнюю папку, отложил в сторону, передвинул чернильницу. Ладонь ударила о зеленое сукно.

— Гере Эрстеда беспокоить не станем. Схожу-ка я прямо к королю. Счастье Дании, что она — маленькая. Его Величество Фредерик VI порой снисходит до бесед с верноподданными. Вы правы, Ханс. Вам стоит на год-другой уехать, поглядеть мир. Уверен, король раскошелится на стипендию. Он в некотором роде — мой должник.

— Стоит ли, дядя Торбен?

Ханс указал на бронзовую чернильницу.

— И про нее можно написать сказку. Представляете, сколько она видела? Ее чернилами писали любовные письма — и подписывали приговоры. Однажды ей захотелось сочинять самой. Но все, кто был рядом, подняли старушку на смех. Не думаю, правда, что такое станут читать. Чернильница — не Нельская башня... Дядя Торбен! Не ходите к королю. Все мы любим Фредерика, особенно когда он трезв. Но Его Величеству сейчас не до мелких забот. Он изволит враждовать с собственным кузеном, с либералами, репортерами, гренландцами, фаррерцами... Казна пуста — Дании уже перестали давать в долг. Да, он помнит вас, вы воевали за Данию...

— Не в этом дело, Ханс, — тихо возразил Торвен. — Воевал, как все. Нет, хуже. Мои сверстники ходили в штыковые, а я после первой царапины отсиживался в Главной квартире. Адъютантишка...

— Во вражеской Главной квартире, — уточнил поэт. — Думаете, не знаю? Не ходите! Его Величество редко отдает долги. Обойдусь! Куплю дорожные башмаки на двойной подошве, веревку попрочнее... Нет-нет, я ни на что не намекаю. Просто без веревки не могу — пожара боюсь. Представляете, в гостинице пожар, а я — на втором этаже?

— Представляю...

Ханс любовался вдохновившей его чернильницей. И не заметил, как исказилось лицо собеседника.

— Вполне представляю. Пожар, страшный Белый Тролль...

Отличавшийся прекрасным слухом поэт решил, что ему почудилось. С какой стати дяде Торбену поминать троллей? Хотел переспросить — и не успел.