Анджей Савицкий - Апозиопезис

Лавочница измерила его взглядом, подозрительно щуря при том глаза. Наконец-то до нее дошло, что негр не торгуется, а говорит правду.

— Так и идите себе к чертовой матери! — забасила она. — Не хватало мне только с полицией неприятностей! Пошел отсюда!

Алоизий улыбнулся ей и даже отвесил поклон на прощание. Он совершенно не был оскорблен, лавочницы были самыми жестокими и беспощадными обитательницами Варшавы, так что рассчитывать на жалость с их стороны не имело ни малейшего смысла. И он позволил толпе вновь захватить себя. Он метался от одного прилавка к другому, кивал головой знакомым «стоякам», торгующим товаром с рук: чаще всего, ворованным, поддельным или испорченным, о чем знал каждый ребенок. Тем не менее, всегда находился какой-нибудь жадный провинциал, способный соблазниться «случаем».

Наконец джинн добрался в район, занятый еврейскими торговцами рыбой и домашней птицей. Часть лотков была наглухо закрыта, потому что была суббота, то есть, иудейский седьмой недели — шабат. Наиболее набожные евреи праздновали его, отдыхая от работы и отказываясь от заработка. Не столь религиозные, как и каждый божий день, сражались на рыночном турнире, заядло торговались и рвали пейсы, когда кто-нибудь заставлял их снизить цену. Алоизий в своем дрейфе добрался до своего любимого еврея, у которого, как правило, запасался рыбой. Худой словно тычка, с редкой, растрепанной бородой и в грязном лапсердаке мужчина, увидав постоянного клиента, разулыбался и выскочил из своей раскачивающейся будки. Двумя руками он пожал руку негра. Как обычно, от него несло рыбой, ладони были скользкими и холоднючими, как будто бы он и сам начал покрываться чешуей.

— Шалом алейхем! — дружелюбно улыбнулся еврею джинн. — И как идет гешефт?

— Паршиво, дорогой мой пан Алоизий, все счастье, что небеса вот хоть вас послали, — торгаш воздел руки горе. — Таки у меня имеется свеженький окунь, прамиком из Вислы. Пускай пан подойдет и сам осмотрит, какая упитанная рыба!

— Пан Хундсфельд, у меня неприятности…

— Еще можно найти голавля и пескариков, но для милостивого сударя разве шо этот вот превосходный окунь будет, может, и простецкой, зато ж самой подходящей рыбкой. Сплошной цимес! — Еврей сорвал висящий на стойке лавчонки крюк с пучком ненамного длиннее ладони рыбешек. — Так такого окуня у мине цельный ящик, по рублю за фунт.

— Мне помощь нужна, нужно человека припрятать.

— То есть, я хотел сказать, по пятьдесят копеек. Или пан желает жирного карпа, только ж такая рыба только для жидов [39], для пана паршивая. — Хундсфельд с отвращением скривился. — И шо вы говорите? Какого человека?

— Меня, — откровенно ответил Алоизий. — Дело политическое и, не могу скрыть, от нее сильно воняет. Я должен исчезнуть, но из города не выезжать.

Еврей недовольно прищелкнул языком и бросил связку рыб на столешницу своей будки.

— И шо я со всего этого буду иметь?

— Мою вечную благодарность, и тогда можешь считать меня своим приятелем, пан Мориц.

— А оно мне будет выгодным? Дружбой с паном я детей не накормлю, — с жалостью в голосе простонал Хундсфельд. — Жить же с чего-то надо, как-нибудь связывать концы с концами… Так пан говорит, шо дело политическое?.. Тут Цитаделью попахивает. Ежели я в подвал попаду, дети с голоду помрут. Ай вэй!

— Как-нибудь рассчитаемся, убытка на мне пан не поимеет.

— Та не хочу я делать состояние на беде другого человека, — открещивался еврей. — Но пускай мне пан пообещает, если дело таки лопнет, шоб кто-то позаботился про моих детей. А я вам помогу задаром, а шо! И пускай никто не говорит, шо жид за копейку удавится. У нас тоже имеется честь, и слова дружбы мы на ветер не бросаем. Пошли, пан, а то мы тут на виду торчим, а кажется мне, шо фараоны сегодня забегали.

И правда, в толпе появились синие мундиры варшавских полицейских. Так что мужчины прошли на тылы лавки, в тесный разрыв между прижавшимися один к другому ларьками. Здесь стояли бочки с засоленной морской рыбой и ящики с рыбьими внутренностями и головами. Вонь стояла ужасная, несмотря на ветреную и прохладную погоду. Алоизия посадили на бочке, а Мориц вытащил из кармана веревочку и начал обмерять ею негра. При измерении плеч веревочка оказалась даже короткой, торговец изумленно свистнул.

— Вообще-то я хотел устроить пану лапсердак, так таких крупных жидов и не имеется. — Он грустно покачал головой. — Через полчаса мои кузены приедут по пустые бочки, так шо будет возможность вывезти пана с базара.