Иван Сербин - Собачий Рай

Осокин, поддерживая скрюченного бородача, вернулся к холодильникам. Усадив напарника, сел сам, вздохнул.

— Саша… — прошептала Наташа. — Что случилось?

— Ничего, не волнуйся.

— Кого-то… Они кого-то побили, да?

— Да нет, — преувеличенно бодро сказал Осокин. — Поскользнулся человек. Упал.

— Ага, — зло прошипел бородач. — Минут пять падал. А остальные, как эти… Языки в жопы засунули.

— Мишенька, — потянулась к нему худенькая спутница. — Не надо. Просто все испугались.

Бородатый Мишенька демонстративно сплюнул кровавый плевок в проход, отвернулся.

— Странная штука жизнь, — пробормотал «кашемировый». — Никогда не думал, что в двадцать первом веке, в одном из крупнейших городов мира, доведется столкнуться с подобным. — Осокин промолчал. — И я бы еще мог оправдать подобную жестокость, если бы этому неандертальцу было двенадцать, — продолжал «кашемировый». — Но ведь взрослый на первый взгляд человек.

— Вы кто по профессии? — поинтересовался Осокин.

— По профессии я профессор, — ответил тот, улыбнувшись. — Историк, если уж быть точным. Евсеев Лавр Эдуардович.

— А по вас и не скажешь. С виду на музыканта похожи. Или поэта.

— В самом деле? Вот уж не думал, что произвожу подобное впечатление. — «Кашемировый» снова улыбнулся. — А вы?

— Осокин. Александр Демьянович.

— Очень приятно, — автоматически откликнулся собеседник. — А род занятий, позвольте полюбопытствовать?

— Банкир.

— Банкир? — повторил профессор. — Занятно. Первый раз разговариваю накоротке с настоящим банкиром. И какое же отношение вы имеете к этому Муссолини? — поинтересовался он.

— А с чего вы взяли, будто я имею к нему какое-то отношение?

— Разве нет? Ну, значит, мне показалось.

— Лучше бы Гитлером назвали, — буркнул бородатый Мишенька.

Тем временем его мучитель достал из кармана трубку телефона, положил на стол, выслушал очередное приказание и вновь направился к остальной группе. На сей раз он не колеблясь указал на тщедушную Мишенькину подругу.

— Красавица, пошли со мной.

Та оглянулась, ища поддержки, но окружающие предпочитали смотреть в пол. И лишь Лавр Эдуардович наблюдал за громилой с каким-то даже интересом. На лице его застыло выражение, с каким биолог наблюдает за вдруг открывшимися новыми повадками давно изученного животного.

— Никуда она не пойдет, — заявил бородатый.

— Помолчи, если не хочешь схлопотать еще раз, — серьезно заявил ему громила. — Давай, красавица, поторапливайся.

Девица поднялась.

— Маринк, сиди, — сказал бородатый.

— Мишенька, пойду я. Так будет лучше, — обреченно пролепетала тщедушная, поднимаясь.

Громила хохотнул.

— Что, Мишенька, улетела подружка?

— Козел, — выдохнул тот с ненавистью.

— Иди туда, красавица. — Громила подтолкнул девицу в направлении стола. Она сделала пару неуверенных шагов, остановилась, оглянулась. — Бегом, я сказал! — Громила опустился на корточки, цепко ухватил Мишеньку за окровавленную бороду, притянул к себе, сказал почти ласково: — А за козла я тебя, тварь пархатая, лично на крюк подвешу. Понял?

— Поздравляю, молодой человек, — спокойно произнес Лавр Эдуардович. — Будь жив ваш учитель, он имел бы все основания вами гордиться.

— Чего? — не понял тот. — Ты про что, дед?

— Я имел в виду Генриха Гиммлера. Похоже, вы именно у него перенимали профессиональные навыки.

— Дед, тебе что, жить надоело? — Громила был не настолько молод, чтобы не слышать этого имени и не понять, что имеет в виду «кашемировый». — Сиди, не вякай, если хочешь целым уйти.

Громила поднялся, подумал секунду, еще раз пнул бородатого и направился следом за Мариной.

— Он же вас намеренно провоцирует, — сказал Мише Лавр Эдуардович. — А вы поддаетесь. Ему интересна именно ваша реакция! Сохраняйте выдержку. Ничего вашей подруге не сделают. Они еще сами боятся. Не знают, на что способна толпа, где грань дозволенного.

— И что, прикажете молчать? — вскинулся бородатый.

Громила на ходу обернулся:

— А ну заткнулись там!

— Если хотите жить, — понизив голос, ответил «кашемировый», — лучше молчите.

— Да идите вы все. — Миша набычился, принялся наблюдать за происходящим у стола.

Осокин поднял рукава пальто, принялся рассматривать запястья.

— Что вы делаете? — не понял Лавр Эдуардович.

— Ищу номер, — ответил тот мрачно.

«Кашемировый» невесело улыбнулся.

— Может быть, будут и номера. Очень может быть.

К утру дождь все-таки перестал, хотя небо и осталось сырым и сонным. Солнце никак не желало выбираться из-под одеяла туч. Размокший город набух влагой, словно стопка бумаги. Внушительные лужи красовались везде, где имелись выбоины и трещины. Стены домов приобрели тусклый, невзрачный оттенок. Деревья продрогли. На ветвях сидели замерзшие, нахохлившиеся птицы. На машинах, на оконных стеклах, на карнизах все еще висели капли.