Мария Чурсина - Петербург 2018. Дети закрытого города

– Зачем тебе номера их свидетельств? Хочешь всех на учет поставить? – нервно рассмеялась Вета.

Девять человек – не так уж много цифр на криво оборванном тетрадном листе. Журнал она принесла с собой не случайно – собиралась заполнить кое-какие разделы, но сейчас уже не было сил.

Она молчала всю дорогу, дома не выдержала и разрыдалась, страшно испугав Антона.

– Что случилось? – кричал он, бегая туда-сюда по комнате, пока Вета ничком лежала на кровати и стонала сквозь плотно сжатые зубы. – Кто умер? Ты можешь мне сказать или нет? Куда мне бежать-то?

Она немного пришла в себя, села и, вытирая сырые щеки, заикаясь, проговорила:

– Никто не умер. Но Валера сломал ногу. Я не знаю, как его теперь… помнить. Я не смогу так больше. Моя мечта – сидеть тихонько и смотреть в одну точку. Я, наверное, сама скоро подохну.

Антон сел рядом, обессиленный ее истерикой, и сам уставился куда-то мимо пространства.

– Так я и знал, – сказал он, собирая горькие морщинки у уголков рта.

– Что ты знал? – тупо переспросила Вета. Ей важно было говорить. Если молчать – значит, совсем плохо.

– Что он извернется, – сказал Антон непонятно, поднялся и ушел на кухню. Свет еще не выключили, значит, у них оставался шанс поесть не в темноте, и нужно было тратить время с толком, а не на глупые слезы.

Теперь он захлопнул журнал. Вета посмотрела на белый прямоугольник с надписью: 8 «А». Синяя обложка с белым прямоугольником. Таким же, как на остальных журналах. Почему в ее классе девять человек, а в остальных – под тридцать?

– У меня есть одно подозрение. – Антон сощурился, глядя на стену за Ветиным плечом. – Кстати, я сегодня вызывал на допрос твою Лилию.

Вета вспомнила, как завуч сбегала по ступенькам крыльца, и край цветастой шали развевался. «Я выбегаю всего на полминутки», – говорила тогда шаль. Потом к Вете пришел директор, ей стало не до шали, а он принялся рассыпаться в похвалах. Вопреки всему, вспоминать его визит было неприятно, как будто приходил старый враг и, улыбаясь, клялся отомстить.

– И что она? – не живым и не мертвым голосом спросила Вета.

– Конечно же говорит, что ни о чем слыхом не слыхивала, а на бедного Игоря напал маньяк, а бедная Рония покончила с собой. Но кое-что я все-таки выяснил.

Нужно было достать холодный вчерашний рис с котлетами и разогреть, пока горит желтоватая лампа под потолком. Но Вета сидела напротив, сжав одной рукой пальцы другой, и облизывала кровоточащие губы. Ужин не полез бы ей в пересохшее горло.

– Потому, интересно, ко мне заявлялся директор? Сулил премию, – не выдержала она. – Он что, испугался, что я побежала писать заявления? Может, сразу стоило его припугнуть, был бы как шелковый.

Антон посмотрел на нее, побарабанил пальцами по синей обложке журнала. Он так размышлял, и Вета знала, собирался сказать что-то важное. Она очень надеялась на эти еще не произнесенные слова.

– Нет, ничего не выйдет, – сказал он наконец, и все надежды с грохотом обрушились. – Боюсь, мы с тобой ничего не изменим. Ты не сможешь, а мне не позволят.

Вета похолодела вся, от щек до кончиков пальцев, по хребту побежали мурашки, и оцепенело горло.

– Помнишь, я говорил тебе про девочку, которая покончила с собой, а до этого рассказывала о странном пугале?

Вета покривилась. Где-то далеко, на самой периферии сознания, было и такое воспоминание, но ей не хотелось думать еще и про эту девочку.

– Да. У меня забрали это дело. Начальство сказало – самоубийство, значит, самоубийство. И с твоими точно так же. – Антон огорченно скреб пальцем по синей обложке. Очень похоже делали пятиклассники, когда Вета обрушивалась на кого-нибудь из них с обличительной речью.

«Ты не выполнил задания? Что это такое? Написать записку твоим родителям?» Она всегда очень боялась перегнуть палку, потому что от самого крошечного повышения голоса несчастный опускал голову, набычивался и начинал ковырять обложку учебника. Бесцельно и безрезультатно.

– А девочка? – поторопила его Вета.

– Родилась в Петербурге. Ну, то есть здесь. Тринадцать лет назад. А до этого еще погибла дочь Жаннетты. – Губы его были сухими на вид, как у человека, которого очень мучает жажда. – Ну, хотя бы ясно, чего она так резко ушла из школы и почему видеть никого не хотела. И вообще, что тут удивительного. У нее погибла дочь, которая тоже училась в твоем классе.

Тринадцать лет назад – эта цифра тоже стала слишком часто всплывать. Опять же, Мир повторял ее в своей ежевечерней лекции по истории.