Макс Мах - Альв

"Пусть завидуют!" — усмехнулся Яков, взбегая по лестнице.

Одетая Альв ждала его в спальне. Она даже шубку надела, только пуговицы не застегнула, да не набросила капюшон.

— Перчатки и платок взяла? — спросил Яков, раздеваясь.

— Взяла, — хмуро ответила все еще обуреваемая сомнениями Альв.

— Отлично! — кивнул Яков, доставая из шкафа зимний охотничий костюм. — Тогда иди в мою детскую, возьми там пару шпаг, какие глянутся, ножи, кинжалы. Подбери себе и мне и тащи сюда!

Альв кивнула и, не задавая лишних вопросов, пошла искать оружие. А Яков принялся одеваться. К тому времени, как Альв притащила в спальню оружие, он был, в принципе, готов. Оставалось только взять бурку и башлык, которые он привез после командировки на Кавказ, и старую двустволку, которая, по случаю, хранилась тоже в шкафу. Внизу, в стойке стояли несколько отличных ружей, но стойка хорошо просматривалась с улицы, точно так же шкафчик под лестницей, где хранились хорошие рюкзаки.

"Но за не имением гербовой, пишут на простой!" — истина известная, и не Якову ее опровергать.

Они — на этот раз вдвоем — еще раз сходили в его комнату. Взяли там ростовой и кавалерийский луки, колчаны со стрелами — сколько их всего было, — тетивы, рыбачью снасть, топорик-валашку, старый егерский сидор и вещмешок гвардейских пластунов. Последними из-под пола были извлечены кожаный мешочек с "дверной пылью" и связка самодельных восковых свечей. И то, и другое Яков сделал сам двадцать лет назад, едва не решившись на путешествие, но передумав в самый последний момент. "Пыль" была дорогущей штукой — на ее изготовление ушло три карата мелких архангельских алмазов и десять граммов червонного золота, не говоря уже о речном жемчуге с Колы, тиманских агатах, кварце с Лавозера и розоватых аметистах откуда-то с Хибин, которые он тоже сам собирал. Не менее сложным делом оказалось изготовить свечи из воска, смешанного с тремя разными маслами и пятью высушенными в пыль растениями. По идее, ни то, ни другое за двадцать лет испортится не могло, и Яков надеялся, что так оно и есть.

— Ты… — Альв была явно обеспокоена всеми этими сборами. — Ты уверен, что знаешь, что делаешь?

— Одно из двух, — ответил ей Яков, складывая сумки, в которые надо было еще добавить аптечку, белье и чистые тряпицы, на которые пошла новая простыня. Там, куда они шли, с хлопковой тканью дела обстояли не так, чтобы хорошо.

— Одно из двух, — сказал он Альв, — или выйдет, или нет. Если не получится, мы ничего не теряем. Разденемся и займемся любовью. Но, если получится, нам предстоит долгая и нелегкая дорога, так что ничего лишним не будет.

Говоря это, он начал сооружать две скатки: одну из егерской плащ-палатки и шерстяного одеяла и вторую — из рыбачьего балахона и еще одного шерстяного одеяла.

— Ну, что ж, вроде бы ничего не забыл, — огляделся Яков. — Пошли тогда.

Они подняли мешки, скатки и оружие, и спустились в подвал по черной лестнице. Здесь Яков зажег пару керосиновых ламп и, пока Альв упаковывала продукты, прошелся по подвалу и погребу, систематически закрывая все двери изнутри. Выполнив оборонительные мероприятия, Яков вернулся к Альв и приступил к главному. Ему предстояло изобразить с помощью мела и "дверного порошка" сложный рисунок "врат". Делал он это по памяти, но в детстве и юности Яков так много раз думал о том, чтобы открыть "дверь", что рисунок, казалось, навечно запечатлелся в его памяти.

— Возводишь "дверь"? — голос Альв звучал неуверенно.

— Да, это дверь, — оглянулся на нее Яков. — Знаешь, что это такое?

— Мне кажется… — придвинулась к нему Альв. — Я что-то вспомнила. Это порог, — указала она рукой, — ведь так?

— Да, — кивнул Яков и вернулся к работе. — На порог нам нужны две свечи, еще одна на свод и по три на опорные столбы.

Он выставил свечи в тщательно выверенные места и зажег их одну за другой.

— Иди ко мне! — позвал он Альв. — Встань впереди. Ты пойдешь первой, я за тобой. И вот еще что. Попробуй открыть дверь сама, без моей помощи. Мне кажется, у тебя это должно получиться лучше, чем у меня.

— Я? — смутилась Альв. — Но я не знаю…

И в этот момент Яков увидел, как меняется ее лицо. Такой он еще Альв не видел. Даже в желтоватом свете керосиновых ламп, ее лицо побелело еще больше, превращаясь в алебастровую маску, на которой едва выделялись цветом бледные, обескровленные губы. Глаза же наполнились тьмой, которая, наверняка, была глубокой кобальтовой синью.

"Она вспомнила! — понял Яков. — Я был прав! Она вспомнила!"