Евгений Щукин - Тропинкой человека

Веселенькая жизнь предстоит…

Задернув шторы, я успел еще добраться до дивана, где повел себя как типичное бревно.

Я спал. И — одновременно — осознавал происходящее. Перед внутренним взором проносились тягучие видения. Сквозь них я видел комнату; чувствовал руку мамы, легко касающуюся лба; слышал негромкое сопение отца, который, придя на обед, немного постоял рядом…

Потом все прошло. За окном становилось все темнее. И чем дальше, тем больше я приходил в себя.

На часах — половина седьмого. Я опустил ноги на пол.

Меня мучила Жажда.

— Выспался? — ехидно поинтересовалась сестренка, когда я ввалился на кухню.

Надя сидела за столом, пила чай. Чуть поодаль — мама чистила картошку.

— Выспался, — хрипло ответил я. — Что у нас сегодня на ужин?

— Суп с фрикадельками, — откликнулась мама, поднимая свои внимательные глаза. — Температура есть?

Я придал своей физиономии максимально жизнерадостный вид:

— Нету.

— Хочешь есть — возьми в холодильнике сыр, сделай бутерброд. Чаю попей, — проинструктировала мама.

Я молча открыл холодильник. Нагнувшись, достал сыр. Отрезал от него хороший кусок и, зажав его в руке, направился в зал.

— Куда пошел?! — тут же взъелась Надька: наверное, еще дуется. — Ешь здесь!

Эх, Надя, мне бы твои заботы…

Я сделал вид, что ничего не слышал. Уединился в комнате и осторожно поднес сыр ко рту.

И едва сдержался, чтобы не запустить им о стену: вкус был просто омерзительный.

Мне нужно кое-что другое.

После краткого размышления Иннокентий Михайлович снова нарисовался на кухне:

— Мам, давай я доварю.

— Что это с тобой? — подозрительно спросила мама. — Натворил что-то? Выкладывай.

Отложив нож в сторону, она спрятала ладони между колен и приготовилась слушать.

— Что, помочь нельзя? — я проворно схватил нож.

В поисках свободного табурета окинул кухню беглым взглядом. Нашел искомое под столом, выдвинул табурет ногой и решительно уселся напротив мамы:

— Иди, отдыхай. Папа, вон, телик включил.

Это было даже удивительно: вернувшийся с работы отец не стал заходить в зал, побоявшись разбудить чадо, а смиренно дожидался в спальне, когда сын проснется и можно будет посмотреть новости со спокойной душой.

Как мало мы знаем о родительской любви.

— Что-то тут не так… — хранительницу семейного очага терзали смутные сомнения.

— Да все нормально, мам. Иди! — я махнул рукой, указывая направление.

В ответ она еще раз смерила меня недоверчивым взглядом и — наконец-то! — удалилась. Я тут же положил нож на столешницу и вытряхнул из полиэтиленового пакетика размороженный фарш. Благо, тарелка стояла здесь же — в полной боевой готовности. Сверху положил свои ладони; скомкал мясо, поднимая его над тарелкой.

Сдерживаться становилось все труднее и труднее. Втягивая ноздрями чудный аромат, я плавно свел ладони вместе. На тарелку побежала восхитительная алая струйка.

— Ты что делаешь?! — завопила сестренка, до сей поры молчаливо наблюдавшая за моими манипуляциями. — Нельзя сок выжимать: мясо будет невкусным!

— Что там у вас происходит? — поинтересовалась мама из соседней комнаты.

Я выразительно приложил палец к губам и прошептал:

— Сок, говоришь? Смотри, что сейчас будет.

И, по-прежнему держа выжимку в руке, склонился над тарелкой и в одну секунду втянул в себя все ее содержимое. Немного полегчало.

Оглянулся.

Надька смотрела на меня широко раскрыв глаза и потрясенно молчала.

— Ты же сама сказала: сок, — попытался отшутиться я, сообразив, что только что совершил в высшей степени нетривиальный поступок.

Нижняя челюсть сестренки сама собой отвисла. Из открывшегося рта сначала вырвалось сдавленное шипение, затем полное эмоций слово:

— Сдурел??

Я виновато потупился.

— На почве несчастной любви крыша поехала? — продолжала давить Надя.

Несчастной любви? А-а, похоже, она вспомнила вчерашнюю байку про то, как я девчонку провожал. Не-ет, пока на личном фронте у меня полное затишье.

Я поймал себя на этом слове — «пока» — невесело усмехнулся. Но, опять же, вдруг найду симпатичную вампирочку… я снова усмехнулся.

— Во-во, — подытожила Надька, — оно и заметно.

— Ладно, не обращай внимания. Разве я виноват, что отдельные люди шуток не понимают?

— Кто не понимает, я?! — вскинулась сестра. — Да, не понимаю, если шутки дебильные! Между прочим, о людях судят по поступкам — ты в курсе?

Я посмотрел на нее сверху вниз; высокомерно, с чувством собственного достоинства, отвернулся. Снова взялся за нож, быстро нарезал картошку.