Светлана Бойкова - Черное и белое

— Нет, сэр! Не делайте этого, пожалуйста, не надо! — 232-ой сделал шаг и, слегка наклонив голову, вытянул руку вперед, пытаясь предотвратить ситуацию.

— Стоять! — Полицейский отшатнулся назад. — Меня предупредили — ты умен и коварен… Но я скажу больше — ты сумасшедший, ты заражен вирусом! Агрессивная механическая тварь! — Он быстрым, хорошо тренированным движением выхватил бластер из кобуры. — Тебе конец парень!

232-ой увидел, как бластер взметнулся вверх, и дуло слепым черным глазом тупо уставилось ему в грудь. Мозг 232-ого замолк, прекратив свой вечный диалог. Время вдруг стало вязким и медленно отсчитывало секунды. Холод и оцепенение предательски завладели телом 232-ого, но и что-то жаркое глухо стучало у него в груди, желая жить и стучать дальше. Яркая вспышка света, как будто кто-то чиркнул гигантской спичкой, ослепила его. Страшный удар в грудь отбросил 232-ого назад, но ему удалось устоять на ногах, колени его дрожали, он, пытаясь удержать равновесие, сделал шаг вперед, но невыносимая боль сломала его пополам. Он прижал руку к груди и упал на одно колено, стиснув зубы, превозмогая боль. Мысли его устало и медленно то исчезали, то возникали вновь: «Где же тот умелец… Датчики боли, несомненно, хороши… Он старался, но они сгорят. Еще немного, и с болью будет покончено…» Он пытался уловить запах горящих полимеров, но почувствовал странный приторно-сладковатый запах, вызвавший у него дурноту и головокружение. Это обстоятельство удивило его и заставило мозг вернуть себе способность ясно мыслить. Липкая теплая жидкость заполняла его комбинезон изнутри и сочилась сквозь пальцы прижатой к груди руки. Именно эта багровая жидкость источала тот самый приторный запах, она же желеобразный лепешкой свернулась на его ладони.

«Что это? — сдерживая волнение и страх, думал 232-ой. Страшная догадка заставила его подняться на ноги. — Кровь? Это кровь!» Полицейский незамедлительно занял позицию на безопасном расстоянии от 232-ого, держа его под постоянным прицелом.

— Кровь! — 232-ой вытянул вперед окровавленную дрожащую руку — Вы видите… Это кровь. Я человек! — сколько мог твердым голосом вымолвил он, и по смертельно бледному лицу его скользнула счастливая улыбка. — Я — человек! — беззвучно повторили его губы.

— Что? Что ты бормочешь, датчики боли сгорели? Чему ты там улыбаешься?! — бешеная злоба исказила лицо полицейского. — Сумасшедшая тварь!

Тело 232-ого отказывалось подчиняться своему хозяину, стало невесомым, слова полицейского показались ущербными и утратили всякий смысл, он чувствовал, что некая жизненная энергия покидает его, и вместе с ней уходит и он, но уходит свободным человеком. Глаза его утратили блеск и потемнели, но тусклая улыбка все еще жила на его лице.

— Ненавижу! Не пойму: отчего ты так счастлив? Да ты смеешься надо мной? На, получи! — И, потеряв, всякое самообладание, ослепленный яростью, человек-полицейский ударом ноги столкнул 232-ого с платформы на железнодорожное полотно. В глубине черного жерла туннеля нарастал гул. И несколько секунд спустя белый поезд с двумя голубыми полосками по бокам вылетел из черноты и, ослепительно сверкая мелькающими окнами, промчался рядом с платформой. Полицейский, презрительно взглянул на подтаявшее мороженное, оставшееся лежать на платформе, поблескивая скомканной оберткой, раздавил его ногой и, не оборачиваясь, зашагал к своему прозрачному, пуленепробиваемому кабинету у стены.

— Алло, третий, нужна помощь. Пришлите команду для сбора биотехнических отходов и дезинфектора… срочно! Конец связи, — отдал распоряжение полицейский, с удовольствием играя сотовым телефоном на кожаном шнурке. Лицо его выражало уверенность и удовлетворение от выполненного им долга.

Было совершенной неожиданностью для 232-ого, когда разорвалась какая-то связь, и он за ненадобностью сбросил с себя что-то, освободился от чего-то, что очень стесняло его всего лишь какое-то мгновение назад. Сила, независящая от него, вытолкнула его вверх, к самому потолку, как поплавок из воды. Он мог лишь ясно созерцать происходящее. Такое положение не было помехой, нисколько не смутило его, наоборот — он испытывал легкость, неимоверную гибкость и присутствие ясного здравого смысла. То, что произошло, трудно поддавалось логике рассудка, но 232-ой спокойно воспринял происходящее как нечто правомерное и естественное. Он взглянул вниз. Зрелище было ошеломляющим — странное бесформенное существо лежало на железнодорожных путях, что-то узнаваемое было в нем. «Что это?» — подумал он, пытаясь найти связь, соединяющую его с этим бесформенным существом; воспоминания о нем всплыли из глубины сознания 232-ого как нечто ранее живущие и принадлежащие ему. Но неожиданно для себя он понял, что объект созерцания не волнует его. И все, что случилось, осталось в прошлом, в другой жизни. Новое мощно захватило его в свои объятья, путь назад был отрезан. Трудно найти равное тому наслаждению, какое овладело им. Все мрачное, суровое отпало, и он вновь открыт всему новому, перед ним другой необъятный мир и — неоспоримое осознание себя человеком. Все тот же комбинезон с цифрой 232 был на нем, но чистый и не тронутый. 232-ой вытянулся у самого потолка, рядом с большой круглой лампой дневного света, похожей на перевернутую вверх дном тарелку, засиженную мелкими букашками и пауками. Его переполняло захватывающее чувство, он видел и слышал то, о чем раньше не имел никакого представления. Его слух улавливал стрекотание, шуршание лапок и хлопанье крыльев этой мелкоты. А глаза самым чудесным образом видели ворсинки, прожилки на их крыльях, их челюсти и сложные глаза. Такая неожиданная способность его тела нравилась ему и забавляла, но стойкое желание покинуть тоннель было непреодолимым. Главной помехой был грязный воздух и пыль. Каждая пылинка воспринималась его тонким телом, как некое грубое вмешательство, дышать было трудно. Он затаивал дыхание, затем делал вдох — это не давало ему ощущать свободу и полноту своих возможностей. «На свободу, на свежий воздух, скорее в парк… куда угодно, только подальше от этой духоты!» — думал он и почти без усилий заскользил в пространстве к выходу, к стеклянным дверям, через которые мощным потоком бил свет. Он летел, как мотылек на блистающий свет, но случилось невероятное — вокруг сгустился сумрак, и тьма поглотила его, перечеркнув радость и надежду, оставив ему растерянность и насытив чувством своеобразного ужаса. Тьма, густая и вязкая, как черная вода, простиралась от края до края, не оставив ему никаких ориентиров. 232-ой двигался в этом пространстве, как неумелый пловец, прилагая титанические усилия. Казалось, он тонет или тьма тянет его на дно, но тьма приоткрылась как бы на узенькую щелку, и где-то высоко над его головой сверкнул яркий свет, точнее, не сверкнул, а пролился во тьму яркой белой струей. Это дало слабую надежду на спасение, и он заспешил к свету, пытаясь вынырнуть. Но страшный крик, пришедший из глубин тьмы, остановил его, заставив прислушаться. Крик прозвучал неожиданно, как выстрел, и сердце 232-ого екнуло и замерло — безмерно жуткий крик без сомнения принадлежал человеку и был обусловлен болью и страданием. Холодное, бессильное отчаяние овладело 232-ым. Неведенье — вот тому причина, тьма была столь непроницаемой, что он был словно пленник, которому завязали глаза и толкнули в открытую дверь, один на один противостоять неизвестности и мраку. 232-ой не видел ни жертв, ни того, что мучило их, но человеческие крики обрушались на него со всех сторон, как лавина, образуя безмерное море страданий. «Дурной знак!» — подумал 232-ой и предпринял очередной рывок к свету, но пространство вокруг него тяжело завибрировало, выдавая чье-то могучее движение. Рядом, почти за его плечами, хриплый, похожий на рычание старой собаки голос, дерзко произнес: