Даниил Заврин - Черное и Белое

Крик, раздавшийся среди ночи, был не столько громким или долгим – нет, он был скорее запоминающимся и резким, удачно соответствуя словосочетанию «рвать глотку». А потом он оборвался, чтобы через пару секунд продолжиться снова. И так по нарастающей. Пока наконец не засветились почти все окна дома номер двадцать на Воскресенской улице.

Затем послышались женские крики, куда более привычные человеческому уху. И так около часа, пока наконец возле дома не остановилась черная машина с изящными белыми полосками по бокам. Пассажиров было немного. Всего три человека. Но зато какие!

Самый высокий из них носил простую, удобную одежду, несколько напоминавшую военную, судя по всему сшитую на заказ. Мужчина был строен, коротко стрижен, крепок и, со стороны казалось, что чуть ли не на голову выше двух других, куда более скромных по габаритам. Выйдя из машины, он посмотрел наверх и по сторонам. Потом жестом сделал знак, чтобы вышли остальные двое. К слову сказать, он выполнял ещё и роль водителя. К несомненно имеющейся роли охранника.

Второй был, как уже сказано, поменьше, но зато куда интереснее. Хотя бы по той причине, что носил монашескую рясу, только не православную, как все привыкли, а с белым воротничком, который выдавал в нем католического священника. Открыв двери, он также посмотрел по сторонам, но прикрывать их не стал, видимо, выпуская последнего члена экипажа. И, наверное, самого странного из всех.

Невысокий, худой, с взъерошенными волосами, татуированный – он даже впотьмах создавал неприятное ощущение свечения, от которого хотелось закрыться. Более того, казалось, что от него идет какой-то непонятный пар, никак не сочетающийся с привычным понятием человеческой природы. И все же это был именно человек. С двумя руками, ногами, разве что неприятный. С такой поганенькой аурой.

Снова раздался крик – женский, прибавивший несколько включенных окон. Потом тишину разорвал ещё и уже знакомый нечеловеческий, потом снова женский и наконец они слились воедино, доводя ситуацию с ночным покоем спального района до полного абсурда.

И священник, и охранник намек уловили быстро, точнее, не столько охранник, сколько священник, который явно захотел подняться. Но вот чёрт, а именно это слово больше всего подходило к этому татуированному, невысокому взъерошенному брюнету, явно не торопился. Более того, он демонстративно закурил, добавляя большое облако в ночную, летнюю жару. Священник с хлопком закрыл двери и быстро подошел к своему то ли напарнику, то ли помощнику, то ли черт знает к кому.

Выслушав первый заход церковника, взъерошенный лишь покачал головой, что— то возразил, но сигарету не бросил, продолжая демонстративно украшать темноту огненным кончиком и явно наслаждаясь процессом. Но опять же, судя по всему, священника он побаивался, так как себя, в отличие от него, вел куда более сдержанно. Оставалось непонятным лишь почему в это не вмешивается охранник, стоявший неподалеку. Ведь, исходя из комплекции, заставлять кого-либо что-то делать должен был именно он.

Тем временем сигарета лохматого потухла. Ровно как и ощущение стабильности, так как возобновившиеся крики уже начинали понемногу сводить с ума. Больно уж противные, нестандартные, такие какие не должны быть в спальных районах. Даже можно сказать откровенные.

Тут двери подъезда открылись, и все три бойца вошли внутрь, медленно подымаясь на нужный этаж. Первым шел охранник, вторым – священник. Третьим чертыхающийся татуированный брюнет, никак не желавший мириться с отсутствием нормального, работающего лифта.

Крики наконец стихли. Причем ровно в тот момент, когда все трое вышли на небольшую площадку перед дверью. Охранник позвонил в дверь – тишина. Он постучал. Снова тишина. Черт развел руками и, вопросительно посмотрев на остальных, потянулся за ещё одной сигаретой. Только вот священник не дремал и, моментально перехватив руку, заставил курильщика скривиться от боли. Взвизгнув, черт выдернул её, прошипев что-то явно ругательное.

Тут двери открылись, и на пороге показалась взлохмаченная седая бабка, испуганно переводящая взгляд то на одного, то на второго, то на третьего. Потирая несчастную руку, татуированный черт недолго думая вошел внутрь, заставив несчастную старуху прижаться к двери. Но даже не столь резкое хамство сыграло здесь роль, нет. Больше всего внимание ушло на слабый пар, идущий от этого невысокого, злого человека.