Джон Бойн - Здесь обитают призраки

— Вы займетесь своими делами, — промолвила я. — Вы только что сами сказали. И внизу утверждали, что вы не кухарка и не горничная.

— Да уж, — насупилась она. — И что с того?

— Чем вы занимаетесь, миссис Ливермор? — спросила я. — Какова ваша работа?

Она помедлила, а затем лицо ее просветлело полуулыбкою, и она мягко пожала мне локоть. В этот миг я разглядела, что под бравадой ее в недрах души таится добрая женщина. Она не пытается скрыть от меня то, что я жажду узнать, но лишь сомневается, в моих ли интересах это знание.

— Ты еще не поняла, деточка? — спросила она. — Не раскумекала покудова?

Я покачала головой.

— Скажите мне, — попросила я. — Скажите мне, пожалуйста.

Миссис Ливермор улыбнулась и убрала руку.

— Сиделка я, — сказала она. — Сиделка мистера Уэстерли.

Я могла бы поклясться, что в эту секунду некто стоял за моей спиною, дыша мне в затылок, — снова призрак, дух или нечто подобное. Добрый призрак на сей раз, не тот, что спихивал меня с костотряса и выталкивал из окна. Может, тот, что спас меня от падения. А может, мне лишь почудилось.

Я кивнула и взглянула на дверь; решение мое созрело.

— Откройте, пожалуйста, миссис Ливермор, — сказала я. — Я хочу познакомиться с моим нанимателем.

К обеду я почти оправилась.

Дети пришли в восторг, когда я отменила утренние занятия; выбора у меня не имелось, ибо после столь горестного и страшного переживания решительно невозможно было сосредоточиться на шекспировских сонетах или разнице между полуостровом и фиордом.

Когда миссис Ливермор отбыла до завтра — говоря точнее, удалилась в скромный свой домик, что прятался за деревьями на задах конюшен; она целыми днями ходила туда и обратно, мною обычно не замечаемая, — я принялась бродить по дому, потерянная и безутешная. Изабелла и Юстас играли в саду, но я не умела ни заставить себя читать, ни усадить за шитье, ни попрактиковаться за кабинетным роялем, на котором училась играть последние дни. Я лишь молилась о скором наступлении ночи, дабы лечь в постель, уснуть, погрузиться, как выражался Кольридж, в «сон бессонный» [31] Цитата из стихотворения английского поэта-романтика Сэмюэла Тейлора Кольриджа (1772–1834) «Мучительные сны» ( The Pains of Sleep, 1803), пер. E. Витковского. и очнуться назавтра освеженной и готовой начать заново. Я опасалась ощутить присутствие страшного призрака, каковой, очевидно, приходил и уходил когда ему заблагорассудится, однако стоял ненарушимый покой. И тут звякнул дверной колокольчик, отчего я содрогнулась и вскрикнула.

Час был послеобеденный. Смеркалось рано, вновь сгустился туман. Из окна я не видела и не слышала детей.

В волнении я сошла в переднюю, гадая, что ждет меня за дверью, с опаской приоткрыла ее лишь слегка, но, узрев визитера, тотчас успокоилась.

— Миссис Токсли, — удивленно произнесла я, но затем припомнила, что в воскресенье пригласила ее сама, о чем решительно позабыла и спохватилась только сейчас.

— Вы как будто удивлены, — заметила она, не ступая за порог и беспокойно озирая фасад. — Мы ведь уговорились на сегодня?

— Конечно-конечно, — сказала я. — Мне ужасно жаль. Позволите ли сказать вам правду? Наша встреча вылетела у меня из головы. Со мной случились некие огорчительные события, и я забыла о нашем свидании.

— Я могу прийти как-нибудь потом, если вам удобнее, — предложила она, пятясь с некоторым даже облегчением, но я потрясла головой и пригласила ее в дом.

— Вы, наверное, ужасного мнения обо мне, — сказала я. — Как это возможно — пригласить человека на чай и забыть? Мне остается лишь просить прощения. — Я вгляделась в туманную мглу. Меж деревьев промелькнула тень; я моргнула, тень исчезла. — Вы по пути не видели детей?

— Видела Изабеллу, — отвечала миссис Токсли. — Она куда-то шла с мячом в руках и, похоже, очень сердилась. И я слышала, как Юстас звал ее, но его самого не разглядела. Что-то не так?

Я глянула на напольные часы в передней. Час не поздний, детям еще дозволительно погулять.

— Все хорошо, — сказала я.

— Вы, похоже, устали, мисс Кейн, — сочувственно нахмурившись, заметила она. — Вы спите по ночам?

— Сплю, — сказала я. — Однако нынче рано поднялась — должно быть, лицо осунулось.

— Нет ничего хуже, чем замечания о том, какое усталое у вас лицо, — улыбнулась она, развеяв мою неловкость. — Я всегда почитала это верхом неделикатности. Зря я так сказала.

— Пойдемте в кухню, — предложила я. — Поставлю воду на огонь.