Владимир Васильев: Право на пиво

Как получилось, что не мы первые. Не „Оболонь“?.. Не я, Александр Шукшин, менеджер исследовательского отдела, который четвертого марта, в пятом часу докладывал о гениальном изобретении директорам „Оболони“. Не подросший мальчик, посасывавший в детстве сгущенку и мечтающий о карьере директора молокозавода».

Возвратившись к стойке, Александр бросил бармену Коле — имя как-то само пришло на ум:

— Светлого кегового плесни.

— Решился-таки, — улыбнулся бармен и, взяв свеженатертый бокал с радиаторным кольцом, наполнил его из серебристого краника. — Сколько литров ставить?

— Четырнадцать, — буркнул наугад Александр.

Бармен пожал плечами и отстучал сумму на дистанционном калькуляторе, отчего радиаторное кольцо на секунду зажглось искорками.

— Два восемьдесят пять.

Александр расплатился.

Потягивая неубывающую горьковатую жидкость, еще хранящую привкус мокрой древесины, менеджер думал. «Зачем я пришел сегодня в бар? Не выпить же? Может, кто-то назначил встречу?..»

— Извините, пожалуйста. Случаем вы не… э-э-э… Шукшин Александр?

— Да, это я, — сказал Александр, оборачиваясь.

Немаленьких размеров молодого человека, запуганного и сжавшегося, словно он десять кварталов пробежал от наступающих на пятки сотрудников военкомата, Александр определенно где-то встречал. И даже эта манера грохнуться всем недюжинным весом на табурет — казалась знакомой.

— Я вас где-то видел, — не постеснялся сообщить он.

— Да, я вам вчера звонил… Предупреждал.

— Видел, а не слышал! — Гость Александру не нравился. Хотя про звонок он помнил хорошо — не открутиться. — Говорите, что вам от меня надо.

— Я хочу поговорить с вами о сублимации, — зычным голосом ввернул детина. — Знаете, это когда предмет можно немного высушить, а потом снова вернуть ему размер, окунув в воду… Ну, как кукурузные хлопья, что ли, только на более молекулярном уровне. Видите ли, все началось с того, что в детстве я очень любил сухофрукты. И однажды я взя-я-ял нашего пса Буську…

На какую-то секунду Александр представил, как иначе все могло бы сложиться. Не так. Совсем по-другому. Он даже увидел все это в красках, прежде чем украденное воспоминание метнулось последний раз на большом доработанном радиаторном кольце — и исчезло.

А гром, между тем, так и не грянул.

— О, — простонал Олег, пытаясь открыть левый глаз. Правое веко было крепко приплюснуто между щекой и столом и потому подниматься никак не желало. Левое же оказалось настолько тяжелым, что впору было звать на подмогу Виевых помощников.

Попытка удалась с третьего раза. Ну, как у всех русских народных богатырей.

— О, — Олег удивленно обозрел открывшийся пейзаж. Вид был странен и на первый взгляд необьясним. В самом центре мироздания, заслоняя все прочие смутно различаемые предметы, вздымалась ввысь величественная башня мутновато-зеленого цвета. На сияющем округлом боку башни изогнулась в готическом реверансе та самая буква, в произношении которой Олег упражнялся последние несколько минут.

— О, — старательно и уже привычно, прочитал он. — Болонь.

«Пиво», — догадался Олег. И немедленно преисполнился умильной благодарности к окружающему миру и человечеству. В общем — ко всем изобретателям, производителям и распространителям волшебного золотистого напитка; и в частности — к тому заботливому индивидуму, который додумался поставить эту замечательную бутылку прямо перед Олеговым носом. Как раз тогда, когда язык похож на наждачную бумагу, а горло — на пересохший до скрипа кожаный бурдюк кочевника после многодневного перехода по пустыне. Вот так бредешь себе — и вокруг только пыль и песок. На одежде, на лице, на зубах. От горизонта до горизонта. С утра до вечера — желтый песок, а с вечера до утра — серый. И вдруг — оазис. Пальмы, фонтаны, гурии. Пиво. Первый глоток — жадный, торопливый, похож на горсть колючих льдинок. Второй — нежный, как шелк, в третьем — головокружительная горчинка… Олег уже представлял, как прохладная пенящаяся жидкость поглаживает его раскаленное горло; и уже настойчиво тянулся непослушной рукой к свету зеленой башни… Свет померк. Осознание реальности было, как всегда, внезапным и горьким. Ни оазиса, ни пальм, ни гурий. Бутылка была пуста. Заботливый индивидум, водрузивший ее перед Олеговым носом, оказался гнусным насмешником. Негодяем, которому бы только поиздеваться над умирающими от жажды. Безмолвная буря гнева и отчаяния окончательно истощила силы. Рука, так и не добравшись до подножия вожделенной башни, опять распласталась на столе. Левое веко сползло на прежнее место свинцовой заслонкой. Мир был пуст, человечество — жестоко.