Андрей Посняков - Из варяг в хазары

Девчонка побледнела, вот-вот сомлеет.

Истома еще раз сунул ей подгнившую кожу к носу:

— А мясо муравьи сожрали. Уж и мучилась, бедная. А и поделом: не будь упрямой. Показать кости?

Белая, словно снег, Ладислава в ужасе завертела головой.

— Ну, как знаешь. — Истома двумя пальцами взял девушку за подбородок. — Знай, девка: будешь покорной — будешь в неге, никто тебя и пальцем не тронет, а невинности только в гареме лишишься, и кто знает, ради красоты твоей не сделает ли тебя халиф или каган главной женой? Тогда все пред твоими ногами ползать будут. А будешь дурить — смотри... Видела, что с непокорными дурищами бывает. Ну так как, сама пойдешь или подогнать?

— Сама, сама... — закивала девушка, в васильковых глазах ее читался дикий ужас.

Довольный проведенной беседой, нарочно не оглядываясь, Истома Мозгляк зашагал к пристани. За ним, изо всех сил стараясь не отставать, поспешала невольница Ладислава. Не доходя до пристани, они свернули к лесочку, где, как и договаривались, поджидал их угрюмый болгарин Сармак со свежими лошадьми.

— Ну как, Истома-хакан? — увидев идущих, осклабился он. — Получил дэвюшку? Хе-хе... Теперь У тебя одна задача — девственность ее сохранить до Итиля. Задача трудная, вах! Только мы тебе сможем в этом помочь, только мы... Так исполнишь, о чем договаривались?

Истома кивнул.

— Тогда скоро увидимся. — Стегнув плеткой коня, Сармак скрылся за лесом.

Хельги-ярл с Никифором и Радимиром встретили Имата у торга.

— Продал? — поинтересовался ярл.

— Продал, — кивнул приказчик. — Каким-то местным болгарам. Они ее уже и увезли в свое становище.

— Куда именно, ты, конечно, не знаешь?

— Конечно, не знаю, — пожал плечами Имат. — Мне-то какое до этого дело?

— Что ж. — Хельги обернулся к друзьям: — Видно, ничего не поделаешь.

Радимир и Никифор согласно кивнули. Никифор — потому что видел во всём волю Божию, а Радимир... Он, вообще-то, собирался было набить морду Имату, да по зрелом размышлении раздумал. Разбить морду или — лучше — башку надо было тому, кто продал хазарину Ладиславу. А Имат ее лишь честно купил, а потом так же честно продал. Имеет право — его собственность. Что же касается Ладиславы... жалко, конечно, да уж такая девичья доля: сегодня свободная, а завтра, может статься, рабыня. Одним словом — судьба. Как говорят варяги — «Никто не избегнет норн приговора!».

— Никто не избегнет норн приговора, — повторив мысль Радимира, произнес Хельги. В конце концов, кто ему эта Ладислава? Никто. Просто красивая девчонка, рабыня. Могла бы стать хорошей наложницей, но, видно, не судьба. Выкинуть ее из головы — и всё...

Ярл так бы и сделал. Если б смог. Нет, почему-то не хотела выходить из его из головы юная златовласка с синими, как цветы-васильки, глазами. Хельги даже начал мысленно укорять себя за то, что не подошел к ней, не поговорил, не утешил ласковым словом. Не уговорил Имата продать... Ярл остановился у входа в шатер, оглянулся на Радимира:

— Буди Снорри и позови Ирландца. Сходим к кому-нибудь в гости, выпьем по чаре!

Так вот. К ночи выгнал-таки Хельги-ярл из головы разные грустные мысли. Снова сидели в шатре Вергела, пили красное терпкое вино, веселились, пели песни. В конце пира, как всегда, зашла Халиса... Халиса... Бывают же красивые девки на свете! Халиса...

Не знал Хельги-ярл, не догадывался даже, что именно в этот час, в эту самую минуту, утирая слезы, думала о нем униженная и запуганная невольница — бывшая хохотушка и певунья Ладислава. И видела-то она его всего несколько раз, а вот, поди ж ты, запал в душу. Высокий, светловолосый, красивый. С небольшой аккуратной бородкой и синими, как грозное море, глазами. Хельги... или, по-словенски, Олег. Именно так — Ладислава знала — звали молодого варяга, мысли о котором, быть может, были единственным, что согревало сейчас несчастное девичье сердце.

По правому берегу Итиль-реки возвышались огромные утесы, поросшие темным лесом, соснами, но больше — елями. Темно-зеленые вблизи, утесы издалека казались призрачно-синими, словно размытыми в голубоватой прозрачной дымке. Солнце садилось, окрашивая прощальным багровым цветом мохнатые вершины елей, по всей ширине реки, до противоположного берега, тянулись длинные темные тени. День стоял теплый, но к вечеру похолодало, еще не сильно, но вполне заметно, так что Лейв Копытная Лужа, вышедший из шатра справить малую нужду, покончив с этим делом, тут же заскочил обратно. На ночевку встали у левого, низкого, берега с редким смешанным лесом, одетым в шуршащее золото листьев. Дальше, за редколесьем, начинались луга, переходившие в бескрайние степи, откуда ветер приносил дым костров и горьковатый запах полыни. Костры горели и здесь, в становище Лейва. Варили похлебку, сушили вымокшую одежду, где могли — конопатили протекавшие суда. Работами распоряжался старый Хакон, — чем-то похожий на воблу, он, казалось, за время экспедиции еще более высох, но тем не менее двигался довольно бодро и зычно покрикивал на обслугу.