Michael - Зверь внутри

Раньше такого с Щупловым не было никогда. Превращение происходило всегда ночью, как правило, во сне, более того, он чувствовал его заранее и старался приготовиться… Но теперь… нечто странное произошло с ним: после ухода Авдотьиной, когда, казалось бы, до ночи было еще далеко, он вдруг почувствовал, что это начинается. И начинается внезапно, неожиданно, и никакие попытки удержаться не помогут… Да и не было у него никогда до сего момента желания удерживать зверя: время его появления, как правило всегда устраивало Щуплова-человека… Но теперь…

Единственное, на что у него хватило сил — это скинуть одежду, прежде чем безумие превращения охватило его… Он почувствовал, как меняют форму кости, еще немного — и черная шерсть, пробившись наружу, покрыла бы его становящееся все менее человеческим и все более звериным тело, как вдруг Щуплов (или уже не Щуплов?) почувствовал: он не один.

Этот факт был настолько сверхъестественным и диким, не имевшим места быть никогда раннее, что зверь на мгновение замер, уставившись покрасневшими уже глазами на неожиданного очевидца.

…Возможно, попадись Васька на глаза монстру парой минут позже, его бы не спасло ничто: звериное в Александре возобладало бы, и звериная же неутолимая жажда истребления и уничтожения в мгновение ока превратила бы Авдотьина-младшего в бесформенные куски плоти, обильно политые кровью, но, к счастью для Васьки, он появился слишком для этого рано: в Щуплове было еще слишком много человеческого. И это человеческое, не сознание уже, но лежащее гораздо глубже, не дало зверю растерзать Ваську, более того, начало происходить то, чего не происходило никогда: обратное превращение…

— Чего вопишь, как оглашенный? — с беспокойством спрашивала Филипьевна Ваську.

Тот бежал к ней через огород, безжалостно топча столь лелеемые ею редиску и лук, так что в первый момент хозяйка уж совсем захотела взять какую-нибудь палку потяжелее да поучить обнаглевшего мальца пониже спины, который, мало того, что изгадил грядки, так еще и орал благим матом. Но когда Авдотьин приблизился, она поняла, что пацан не придуривается: его дико блуждающие глаза, тонкая ниточка слюны, стекающая по подбородку, и мертвенная бледность лица, говорили совершенно об обратном.

Васька пронесся бы дальше Филипьевны, но она в последний момент успела ухватить его за руку и притянуть к себе, благо физические данные пацана были несколько ниже, чем у большинства его сверстников. Авдотьин смотрел куда-то мимо и продолжал орать.

— Да что случилось-то? — продолжала спрашивать всерьез обеспокоенная Филипьевна. — Что стряслось?

Но Васька, хоть и перестал орать, все еще подобно выброшенной на берег рыбе, открывал и закрывал рот, не в силах вымолвить ни слова.

Никакие увещевания и успокаивающие слова хозяйки не помогали. Как ни странно, Васькины крики то ли не были никем более услышаны, то ли не привлекли внимания, но они по-прежнему были одни: поинтересоваться, что случилось, не подошел никто… В том числе и квартирант, что наверняка был дома и все слышал! Конечно! Квартирант!!!

То смутное беспокойство, которое испытывала в последнее время Алевтина Филипповна относительно обитателя сдаваемой ею комнаты, наконец, стало обретать конкретные очертания: то, что он в четыре утра (как раз после той ночи, когда был убит Антип Андреевич) принялся прибираться в своей комнате, чего и днем-то не делал, то, что бравый парень Витька Пареев выскочил сегодня из его комнаты с таким видом, словно за ним гналась целая стая демонов, да и вообще… порой что-то пугающее проявлялось в этом маленьком, казалось бы, безобидном человечке… Вот именно, казалось бы…

— Вась, это он? — спросила Филипьевна осторожно. — То есть, квартирант?

И пожалела о сказанном. Васька рванулся так, что, не будь рядом вкопанной примерно на метр в землю дюймовой трубы, лежать бы ей на столь любовно возделываемой ею грядке. К тому же замолчавший было малец вновь принялся кричать. Однако, ухватившись в последний момент за торчавшую трубу, Филипьевна осталась стоять на ногах и Ваську не выпустила.

— Да стой, ты, — раздраженно проговорила она. — Что дергаешься, не съем я тебя. И прекрати орать!

Как ни странно, эти слова Васькой были услышаны и орать он действительно прекратил. Но все еще не мог вымолвить ни слова. Филипьевна подумала, что неплохо было бы ему дать воды, но для этого пришлось бы возвращаться к дому, а это, как успела понять старуха, было гораздо выше Васькиных сил.