Иван Валеев: Ни одно животное не…

— Работали, — тот пожал плечами. — Им было слегка не до того, знаете ли… И что же это за паразитные возмущения?

— Две таких области оказались ловушками для особо нетерпеливых, а остальные выглядели так, как будто они были предназначены для слежения.

— Слежения… — Сервантес задумался. — Слежения, говорите?

— Для визуального слежения, — уточнил упомянутый Фергюсон (третьего, так и не упомянутого нервного молодого человека, в автобусе не было).

— Конгломераты протоплазмы… Господа, а вам не кажется, что это были алхимики? — спросил Сервантес.

Автобус резко развернулся, и он едва не слетел с сиденья. Алекс ухватил его за локоть.

— Осторожнее, пожалуйста…

— Благодарю.

— Алхимики! — Хантен рассмеялся. — А зачем им это? Они сейчас совсем другими делами… И, главное — как?

— Вы их в свое время здорово потеснили. Причем — вы лично. А потом пришло Спец. Управление, и для них места вообще не осталось… Как вы думаете, дружище Хантен, если бы мы с вами сегодня обняли друг друга за кадыки, ребята из Гильдии Алхимиков сразу вмешались бы, или сначала организовали бы тотализатор? Со ставками и зрителями? А?

— Ну и как они смогли бы провернуть такое? — Хантен, судя по тону, уже был не так уверен.

— Алхимики с давних времен искали возможность создать «гомункулуса», — пробормотал Фергюсон.

— Нам сюда, господа, — сказал Тадевальд. — Думаю, сейчас мы все выясним…

Автобус остановился позади четырех легковых машин. Сервантес выбрался первым, машинально подал руку Шторму и направился к Шульгеру. Остальные выгрузились следом, в автобусе остались водитель-спец, сканер и связист с рацией под рукой.

— Вы везли офицера Мангуса? — спросил Сервантес, приблизившись к водителю.

— Я, — кивнул Шульгер, — его и девчонку…

Сервантес поднял руку.

— Девчонки не было. Беккер к вам не успела…

— Та назвалась иначе. Не помню…

— Вот это бардак! — Сервантес помотал головой. — Ладно, я не знаю, что вы за «девчонку» вдвоем приютили, но она, я так понимаю, теперь там, внутри, правильно? — Шульгер кивнул, — А где наш офицер?

— Он рядом с «там», — сказал Тадевальд, опередив водителя. — У входа…

Сервантес перевел взгляд на Шторм.

— Слушайте, Алекс, вы, насколько я помню, предпочитаете жареное… Считайте, что я уже задолжал вам ужин — но нам надо будет как-то попасть внутрь, и я прошу вас сделать мне одно одолжение…

— Ммм… жареные морепродукты в соевом соусе, — мечтательно промурлыкал Алекс. — Чего только не сделаешь за жареные морепродукты в соевом соусе! — он покосился на своих коллег: — Вы не поддержите нас, господа? Иначе этот прыжок будет последним, что я вообще смогу сделать сегодня.

Хантен скривился, но подошел поближе и достал из ножен маленький, прихотливо изогнутый ножик. Фергюсон уже держал в руке небольшой строгий кортик.

— Кровопускание на брудершафт… Ну что же, почему нет? — изрек Тадевальд, раскрывая невесть откуда появившуюся у него опасную бритву.

— Стоимость этого действа мы обсудим позже, — заявил Хантен, а молчаливый Фергюсон нахмурился вдруг и тихо сказал:

— А ведь за нами и сейчас следят…

Мангус вошел внутрь здания, очень сильно жалея, что не захватил с собой фонарик, который так и остался в машине, присобаченным к «богомолу». Конечно, сканер, забравшийся в его голову, вполне мог скомпенсировать его отсутствие и уверенно вел по темному помещению, но Мангуса такая компенсация не слишком устраивала… Приказ был совсем простой: добраться до места, где держат заложницу, оценить ситуацию, ни в коем случае не стрелять и вообще по возможности не вмешиваться. Хотя — очень хотелось.

Сканер провел его по длинному коридору к единственной двери по левую сторону. Планировка чем-то напоминала здание Спец. Управления. Мангус нахмурился. Ему вдруг представилось, что он принимает участие в какой-то дурацкой телепостановке, в которой кто-то решил сэкономить на декорациях. Он нащупал ручку двери — нет, кажется, там была круглая, — встал так, чтобы дверь, в случае чего, прикрыла его хотя бы от первой атаки, и аккуратнейшим образом надавил на ручку, ожидая, что сейчас его наверняка приложат по голове чем-нибудь тяжелым, и это еще в самом лучшем случае.

Дверь открылась.

Ничего не произошло.

Дверь скрипнула. Мангус замер.

Ничего не произошло. Как долго это «ничего» будет «не происходить», вряд ли знал кто-нибудь, кроме Совы, но эта абстракция почему-то никогда не сообщала вовремя ничего из того, что ей было известно.