Ксения Сергеева - Доказательство

Теперь уже и Пёс вскочил на ноги. Ман вышел вперед:

— Я не понимаю тебя, Геометр. О чем ты говоришь?

— Не понимаешь? Даже ты не понимаешь? Куда уж тебе, помешанный на вопросе! Куда тебе, эгоистичный человечишка, «ах, как я люблю свое прошлое, почти прибейте моего сыночка, я для него стараюсь!» Куда тебе, больной, вытащенный мной из хосписа и бегающий по мелким поручениям? Куда тебе!.. Ты вообще… просто мальчишка! Вы все тут собрались только потому, что мои чертежи вас сюда привели. Только для меня вы тут оказались. Геометр — гений! — собрав в кулак несколько листов и потрясая ими над головой, чертежник обошел стол по кругу. — Гений! Просто признайте это!

— Кажется, ты совсем помешался…

— Ман, это в твоем мире есть сумасшедшие, в моем мире таковых нет! У сумасшедших душа ослабевает, нить между сердцем и разумом провисает — возникают всяческие видения да шизофрении, только и всего. Моя же душа на месте и в скором времени появится новая! Вольем свежую струю!

— Ты что же, задумал…

— Ай-ай-ай, а вы не ожидали? Совсем-совсем? Ну надо же, ну надо же… Сколько я собирал вокруг себя души в поисках подходящей, сколько строил стен, привлекающих самые лучшие, сколько перепроверил графиков, не сосчитать, не сосчитать, но ничего, ничего! А потом… потом я наткнулся на него! — тонкий палец Геометра указал на Ёла. — Он так ценил свою душу, что я, сверяясь снова и снова, решил, что она мне вполне подойдет. Батареечка! А ему что? Он и так калека, в нем ничего, кроме тела и зудящего желания вернуться не осталось, на что ему душа?! Только чтобы тешить себя любовью близких! Скажете не так?!

— А мальчик?! — Пёс никак не мог поверить в то, что слышал. Так давно он знал Геометра, что подобного никак не мог ожидать от странного, но все же достаточно разумного и логичного наставника.

— Мальчик-мальчик… Посмотри, сколько у меня таких вот мальчиков! Посмотри! Верну его обратно, полечат, решат, что от стресса помутился рассудок. Там ведь все острее ощущается, не протянет так долго, как здесь. Вот и все дела. Комфорт и уход до конца жизни. И никаких, никаких вопросов помешанных филологов!

Володька медленно выходил из-за спин взрослых. Он почти не отдавал себе отчета, только каким-то шестым чувством ощущал, что поступает так, как нужно. Тонкая невидимая нить притягивала его к окну. Он сжимал холодный металл в пальцах, неслышно в пылу спора продвигаясь по комнате. Быстрым движением был выведен круг циркулем, выуженным из кармана Пса, открывая для души выход из комнаты. Сам же Володька в следующую секунду выпрыгнул из окна и, цепляясь за ветки тополя, растущего напротив, благополучно оказался на земле. Вскочив, Вольский бросился бежать, в спину ему полетел крик Геометра:

— А как же чай?!

— Вы понимаете, мальчик пропал! — когда сгустились сумерки, и прошло время ужина, Ирина не на шутку забеспокоилась. Конечно, Володька не идеальный сын: часто не слушался, сбегал неизвестно куда, запирался в комнате, но всегда возвращался домой до десяти. То ли опасался кого-то, то ли щадил нервы матери, но никогда не заставлял разыскивать себя, обзванивать друзей или обращаться в милицию. Но не в этот раз.

— Не кричите, — женщина в форме устало вздохнула и продолжила просматривать бумаги.

— Но он пропал! — Ирина вцепилась пальцами в край стола, поднимаясь со стула.

— Друзьям, родственникам звонили?

— Да!

— Приходите утром. Оформим по всей программе. Может, он у девочки своей загостился. Парни теперь быстро взрослеют… Утром всё, утром, — женщина бросила взгляд на стрелку часов. Время близилось к полуночи. — К девяти приходите.

— А до этого?! — Ирина как-то рассеяно вешала сумочку на плечо, пытаясь поверх неё надеть пальто, удержать в руке шарф, Володькину фотографию и бланки, протянутые милиционером.

— Не имеем права.

— Да как же так?! — она бросила бумаги на пол, топнула ногой, во взгляде Ирины сквозила паника. — Я хочу говорить с начальником!

— Ничего не изменится. Правила есть правила.

— Да плевала я на ваши правила! Вы понимаете, что он пропал?! — снова опустившись на стул, Ирина заплакала, сминая в пальцах зеленый шифоновый шарф.

— Не кричите… Ну-ну, вот, воды попейте… И утром, утром приходите.

А Володька все бежал и бежал. Когда ему показалось, что дышать больше невозможно, он почти упал на скамейку детской площадки. Она словно специально вырисовалась по правую руку яркими красками, которых в Теневой почти не было. Поэтому лестницы и качели казались неуместными и в то же время волшебными. Этот уголок выглядел заповедником цвета среди туманно-дымчатых, зыбких миражей Теневой. Броский желтый, насыщенный красный, почти лазоревый голубой вселяли уверенность, напоминали о том, что где-то есть мир настоящих цветов, настоящих звуков, настоящих людей, которые красят детские горки толстыми кистями, ругаются матом, стряхивают песок с коленей и расходятся по домам после долгого рабочего дня. А дома их ждут дети, жены, мужья, бутылка водки и колбаса, телевизор и ощущение подлинности собственного бытия, изредка прерываемого похмельным синдромом. Здесь же всё иначе. Иногда дома-фантазии возникали из ниоткуда, тротуары, стелющиеся ровными ковриками, приводили к серой стене полумрака, что за ней, никому выяснять не хотелось, да и некому было, мосты, издали кажущиеся сведенными, на поверку оказывались либо разведенными, либо вовсе и не мостами — лишь ветвями склонившихся деревьев. Всё было насыщено видениями, прозрачными и призрачными, и только яркое пятно красок становилось оплотом среди ирреальности происходящего.