Ксения Сергеева - Доказательство

— Ума не приложу.

— А вот стоило приложить, батенька, коль скоро решения ищете. Я вот как себе полагаю-с, — старик погладил тонкую бородку пальцами, — бумагу я, конечно, дам, но не сразу. Тебя ведь циркулем позвали, Ман?

— Им самым. Надоумили парнишку. — Китаец снова резанул Вольского взглядом, однако тени рядом с парнишкой будто бы не замечал. — Я слышу, что зовут, вот и пошел по нити. Работает циркуль. Даже не помню, когда в последний раз испытывали его вот так. Нашел, а они: «Веди к Китайцу». Привел.

— Вижу, привел-с. Ну что, мальчик, делать с вами?

Володька буркнул что-то неразборчивое. Его неумолимо клонило в сон, ноги гудели, а веки наливались свинцовой тяжестью.

— Спать, я полагаю?

— Вы правы, профессор, хотя сон — вопрос почти не филологический. Помогите-ка.

Вольского оттащили в соседнюю комнатку и уложили на тахту. Володька даже не пытался выкарабкаться из дремы, осмотреться или сопротивляться, просто провалился в темный и будто бы влажный сон. Он брел по пустынным улицам города, большого и раскаленного жарой. Никого и ничего вокруг, ни звука, кроме боя сердца, ни одного знакомого места, но ощущения потерянности не было, только цель — синий двухэтажный дом, зажатый в асфальт. Там должно выясниться всё. Что «всё», Володька не знал, не понимал, не спрашивал себя, просто шел по улицам, углубляясь в утробу городских кварталов. «Таверна» появилась неожиданно, будто вынырнула из грязного переулка совершенно не там, где должна находиться. Вольский остановился: из окна второго этажа, отчаянно хохоча, высунулся Геометр, размахивающий чайником на манер дирижерской палочки. Раму к картине сумасшествия очерчивал пластиковый оранжевый циркуль, уводя видение по кругу в тугую спираль, стягивая до размеров точки, бешено смеющейся точки…

Профессор что-то доказывал Китайцу, не поднимая голоса выше громкого шепота. Мальчик спросонья никак не мог разобрать слов. В голове его после сна несколько прояснилось, однако видений он вспомнить не мог, да и не пытался. Желудок сворачивало от голода. Он поднялся и приоткрыл дверь.

— Ты просто не понимаешь, что твой план почти не имеет шансов.

— А отсутствие твоего плана-с прибавляет нам шансов существенно.

— Нужно все еще раз обдумать.

— Нет у нас времени думать, сам сколько раз изволил сказать-с.

— Нет.

— Значит, будем действовать.

— И да поможет нам…

— Утка! — Китаец вскочил со стула, заметив проснувшегося Володьку: — Как ты смотришь, мальчик-с, на то, что на ужин у нас будет утка?

«Таверна» снова ожила. Ёл шумно переводил дух, вновь развернув свой чертеж. Он глядел на пересечение линий рассеянно и грустно. Пес стоял у двери, задумчиво наблюдая за калекой. Время от времени его правая рука доведенным до автоматизма движением опускалась в карман, секунду пальцы пытались ухватить циркуль, но не находили. В этот момент он, словно обжегшись, выдергивал ладонь из складок ткани и озадаченно моргал.

Оба молчали. Ожидали ли они застать мальчика здесь? Это было бы слишком просто. Но именно сюда они торопились, испытывая совершенно неоправданную надежду. Оказавшись под крышей дома N 39, преследователи разочарованно вздохнули. И замолчали. В дороге они перебрасывались редкими фразами, но теперь слова казались лишними. Каким образом искать беглецов в Теневой, не уступавшей размерами огромному городу и, кроме того, хранящей тысячи закоулков, укрытых тайной этого места, ни один из них не мог понять. Без циркуля такие поиски могли растянуться на долгие дни.

— Куда запропастился Ман? — Пёс первым нарушил тишину.

— Я так и не понял, когда он отстал. Сказал, что должен с кем-то поговорить…

— Это я слышал, — Пёс задумался, почесал кончик носа, прищурился. — Уж не вызвали ли они его?

— Да ну! Как догадаются, что с циркулем делать?

— Эта душа не так проста. Всё это не так просто, старик. Ты не понял еще? Что-то с этой душой не так, необычная, больно самостоятельная. Сам подумай, какой выкрутас выкинула. Думаю, что и парень не сам додумался бежать — это всё она.

Ёл рассеяно пожал плечами, почти утыкаясь носом в свой чертеж, ему вовсе не хотелось размышлять об этой душе. Если бы всё прошло нормально, то он был бы уже дома, а не здесь. Кто виноват в случившемся? Геометр, душа Володьки, обстоятельства? Какая теперь разница?

Пёс же задумался. Он вообще больше думал, чем разговаривал. Каждая фраза давалась ему с трудом, будто слова не желали соединяться в предложения. Он мог говорить долго, обстоятельно, язвить и завуалировано высмеивать, но не делал этого потому лишь, что не интересно и лень. Ему гораздо больше нравилось размеренное скольжение циркуля, ровный ход времени и долгие рассказы Геометра о математике. В свое время, еще до того, как Гончий получил столь не любимое им прозвище, он изучал физику, энергетические потоки, взаимодействия крошечных частиц, создающих Вселенную, — атомов. Сейчас он почти не вспоминал о них, но когда-то эти крохи составляли всю его жизнь. И четкая структура всего сущего завораживала его. Как завораживало и хитрое сплетение генома его болезни, медленно убивающее начинающего физика. В тот момент он не задумывался ни о чем, кроме идеальной конструкции, разъедающей неидеальное тело, — и писал. Писал ту научную работу, которую от него ждали. Не скулил, не тиранил, не умирал, но сгорал медленно, продолжая дело, начатое до него и продолженное уже не им. Только когда тело пронзал новый спазм боли, он отрывался от измерений, долго смотрел на стену и рассуждал о том, что производимые им вычисления помогут многим, а сам он может и подождать… Еще немного подождать.