Андрей Агафонов - Кровосмешение [СИ]

— Да. Чего тебе надо, денег?

— Сволочь ты, Леша.

Она поворачивается и уходит. Он колеблется, глядя ей вслед, тут его хлопает по плечу Михаил:

— Все нормально?

— Иду, Миша, скажи ему. Блядь!

— Что?

— Сто дней же сегодня.

— Что?!

— Забудь. Пошли.

Просторное и темное полуподвальное помещение. Входя, Логан щелкает выключателем у двери. Сизым светом озаряется странное кафе, с единственным столиком посередине. На столике кем-то забыта полупрофессиональная видеокамера «Сони». Помещение пусто. Логан и Вера оглядываются, она — недоуменно-вопросительно, он — настороженно.

— Я хочу в туалет, — заявляет Вера и направляется к дверям в конце зала.

— Стой. Сперва я.

— Ну конечно! — всплескивает она руками.

Логан стоит у двери в туалет, прислушивается и резко распахивает ее.

За дверью, спиной к ним, в темноте, неподвижно стоит мужчина. Все его крупное тело охвачено омерзительной мелкой дрожью.

Вера визжит.

Логан зажимает ей рот, обнимает за плечи и уводит, попутно прихватив видеокамеру со стола и сунув в карман пальто.

— А с пенсиями как будет? — допытывается у Тихонова въедливая бабушка в очередном сквере, — в каком возрасте пенсия-то? Как у вас полагается?

— Всю жизнь будете получать, с индексацией каждый год! Только зачем вам пенсия?

— Как зачем? А лекарства, а квартплата?

— Ну, лекарства вам точно не нужны будут. А с квартплатой что-нибудь придумаем.

— Я насчет детей не понял, — спрашивает угрюмый парень, — их нельзя иметь? А как же тогда наследство передать? Кому?

— А зачем его передавать вообще? Если ты умирать не собираешься?

Толпа вокруг Тихонова все гуще. Крылов, стоящий в нескольких метрах, придерживает рукой в перчатке штендер, сделанный из трех палок и трепещущий от ветра. Михаил контролирует периметр.

— Так если мы все сможем друг дружку жрать, нас же надолго не хватит?

— Ну, во-первых, все не захотят! Во-вторых, всем мы и не дадим! — покровительственно улыбается Тихонов. — Тут отбор построже, чем в партию! Зато все справедливо.

— А что ж надо сделать? — вновь подступает к Тихонову въедливая пенсионерка. — Я ждать не могу, у меня ноги опухают!

— И не на!.. — начинает Тихонов и замолкает, в ужасе глядя перед собой. Из его груди торчит палка от собственного штендера. Только подстреленный хрип выходит из груди и.о.

Он оборачивается и видит Крылова с пистолетом в руке.

— Леха! Леха! Ты че! — панически кричит, пригибаясь, Миша.

— Да пошел он со своим бессмертием, — цедит Крылов и пускает Тихонову пулю в лоб, — крыса помойная.

— Братан, — уважительно говорит угрюмый парень, опуская руку с телефоном, — ты же губернатора убил.

— И о! — поправляет въедливая пенсионерка.

— Ничего, — говорит Крылов, — ничего, ничего. Все хорошо.

Снег под и.о. краснеет от крови.

— Можно только предполагать, — говорит телевизор на холодильнике, — что самоубийство чиновника было вызвано недавно пережитой им трагедией, когда неизвестные убили его жену и ребенка.

Логан поднимает бокал с вином, кивает фотографии покойного и торжественно осушает бокал до дна. Хватается за горло и падает на пол.

— Что? Что?! — в ужасе кричит Вера, пытаясь поднять его голову.

— Вера, уйди! Уйди, пожалуйста! — хрипит он и теряет сознание.

Когда он очнулся, рядом на расстоянии вытянутой руки лежала Вера. Ее глаза были закрыты, грудь едва заметно поднималась и опускалась под белой рубашкой. Ресницы лежали неподвижно, рот был чуть приоткрыт.

Логан чувствовал ее запах — свежий, чуть-чуть терпкий.

Он повернулся, протянул к ней руку и провел ногтями и подушечками пальцев по ее шее. Под пальцами оказалось что-то мягкое, теплое… непредставимое.

— Мы с тобой незнайки, Вера. Мы с тобой незнайки… в Солнечном городе.

И пала тьма.

«Туруханск, 980 км» — примечает Логан синий указатель на выезде из города. Его «мерседес» перемахивает мост, скользит змеей по кривым улочкам населенного пункта, вырывается на простор — и тормозит: навстречу, по направлению к городу, движется танковая колонна. Логан сбавляет скорость, приопускает переднее стекло. Броня на танках заиндевела, зеленый цвет превратился в оливковый.

— Я ждать не могу, у меня ноги опухают! — въедливый старушечий голос.

Слышен звук, как будто деревянный брусок входит в тесто, затем вопль: