Вероника Кунгурцева - Дольмен [litres]

В пару ему дали старого волка Петровича. Тот работал в органах, или, как сам он говорил, вламывал, почти сорок лет, больше любил общаться с уголовниками, чем со всем остальным человечеством, и до смерти боялся выхода на пенсию, когда ботать по фене ему будет не с кем и останется одно: пить горькую. Сопровождал их здешний участковый, и участок у него был такой, что до этой горы у него никогда ноги не доходили. Хотя, строго говоря, пропавшая старуха прописана была не по его участку, чему он был несказанно рад.

О домыслах и заботах Пачморги Елена узнала уже гораздо позже. Услышав, что ее обвиняют в самоубийстве, вернее, в собственном убийстве, вернее, в убийстве старческого тела – потому что душа-то ее была здесь, при ней, на месте, – Елена подумала, что все время ждала чего-то подобного. А как она хотела – стать молоденькой – и веселиться?! Еще хлебнешь горюшка-то с этой лже-молодостью. Не счастье ей привалило – форменная беда. Наказание за грехи, при жизни. Как это преддверие преисподней-то называется? Чистилище, во! Сейчас ее тут почистят. Вычистят, откуда надо. Не зря же хотела Медея спалить бронзовую книгу, видать, тоже хлебнула горюшка-то. У Медеи мужа посадили за убийство, которого он не совершал, а тут еще хлеще: посадят за то, что сама себя убила. Елена поймала торжествующий взгляд сестры, дескать, а ну-ка, молодушка, что ты теперь станешь делать! «Помню, я еще молодушкой была, / Наша армия в поход куда-то шла, эх!» Наверное, Клава сто раз уже перекрестилась, что осталась прежней, а то бы и ее за компанию прихватили: вместо одной подозреваемой – две, вот вам и бандформирование. Тьфу! Впрочем, Елена и сама была рада, что Клава осталась взрослой. Но можно ли рассчитывать на эту взрослую, которая до смерти боится всякого начальства, а уж полиции-то!.. Тем не менее Елена решила защищаться изо всех сил, все отрицать, потому что трупа им никогда не найти, старое тело, облетевшее с нее, как шелуха, осталось где-то там, в огненных глубинах земли, куда им ни за что не проникнуть, а нет тела – нет и дела! И сейчас не 37-й год! Не засудят, дудки! Знает она, как там, в этих колониях для малолетних преступников, наслышана, не маленькая. А может, ей и нельзя ничего пришить, по нынешнему ее возрасту? Вот что надо было читать в библиотеке-то: юридическую литературу, а не мифы народов мира!

Петрович вышел из дому с поднятой кверху клеенчатой, в черно-белую полоску сумкой Елены:

– Алевтина, эта сумка?

– Да, это ее сумка, – признала имущество Алевтина и закусила губу.

– Та-ак! – протянул Пачморга и, отведя участкового в сторону, что-то сказал ему. Участковый кивнул и ушел. Елена с тоской смотрела ему вслед, потом взглянула на сестру: Клава оторопела, опешила и одурела. Наверное, тоже вспомнила про то, как посадили мужа Медеи в 37-м году-то, за убийство жены, и совершенно напрасно: потому что Медея, змея, оказалась живехонька! И если тогда посадили мужа, то почему бы теперь не посадить сестру, хоть и двоюродную. Все это ясно читалось на Клавином лице. Нет, помощи от сестры ждать нечего. Да и чем она может ей помочь?

– Ну что, пройдем в дом, Алевтина? – сказал Пачморга. – Думаю, нам предстоит серьезный разговор. – И покосился на Елену.

– Да, да, конечно, – спохватилась Аля.

Все столпились в дверях. Петрович подталкивал Елену в спину, хотя и видел, что она не могла протиснуться сквозь всех, Елена передернула плечами.

– Вот маленькая бестия! – пробурчал шедший следом Витя Поклонский.

– Хоть бы ты помолчал! – не стерпела она.

Витя вопросительно посмотрел на Петровича, а тот закивал:

– Эти чувырлы такие… Спуску не дадут! За два червонца на тот свет отправят! Отмороженные мороженки!

Заглянув в большую комнату и увидев, что там «зеленых друзей» насажено теснее, чем заключенных в Бутырской тюрьме, и с допросом ничего не выйдет, Пачморга принялся командовать: тяжелый стол придвинули к кровати, причем хлам со стола сгребли в мешок из-под картошки, валявшийся на веранде, лавку задвинули под вешалку, на кровать усадили Елену, сами уселись напротив, на сундуке, а в сторонке, на лавке, между свисающих жакеток да ватников уселись Алевтина, Витя Поклонский и ближе к двери – Клава. Саша остался стоять столбом. На внука, так же, как на дочь, Елена старалась не смотреть. Пока рассаживались, в дверь вошел участковый, который привел тетю Олю Учадзе, она примостилась на краешке лавки. Участковый стал подле Саши, видимо, решив охранять дверь. Таким образом, в комнатушку набилось полно народу. Петрович вытащил из портфеля и положил перед собой кучу каких-то бланков, ручку и принялся обкусывать заусеницу на ногте большого пальца. Алевтина молча достала диктофон, тоже пристроила его на столе и в упор поглядела на нее. Елена, отведя глаза от ненавидящего дочерниного взгляда, пробормотала: