Макс Фрай - Желтый

Какое-то время мы молчим. Наконец Нёхиси мечтательно говорит:

– Все-таки это невероятно красиво. Как музыка. И сама по себе история, и то, что ты тогда почувствовал, и то, во что превратился. И то, что он до сих пор летит.

– Ну это в каком-то смысле и есть музыка, – улыбается гость. – Мне иногда нравится представлять, что Вселенная – композитор, а все мы – звуки симфонии, которую она сочиняет. Ясно, что это – упрощение, продиктованное моей нынешней формой. Но иногда ради ясного понимания не грех и упростить.

– И ты после той истории сразу же стал… вот таким? – спрашиваю я.

– Можно сказать, более-менее сразу, – кивает тот. – Но по твоим меркам, это все-таки довольно много времени заняло. У таких как я переходный период обычно длится несколько сотен лет, и это веселое время. По крайней мере, мне очень понравилось. Такая интересная жизнь – когда вроде бы все осталось примерно как прежде, но при этом ты чаще и чаще обретаешь какую-то форму и начинаешь ощущать себя не частью великой силы, а совершенно отдельным от нее самостоятельным существом. Иногда просыпаешься чуть ли не человеком – ну, при условии, что обитаешь среди людей. Будь я, к примеру, драконьей смертью, просыпался бы чем-то вроде дракона. Это не имеет значения, главное, что становясь отдельным существом, имеющим форму, начинаешь по-новому, незнакомым тебе прежде способом познавать мир и самостоятельно принимать решения, чем заниматься. Можно привычной работой, а можно, скажем, просто в окно смотреть. И думать о разных вещах, и заводить знакомства, и ощущать желания, то смутные, то вполне конкретные. И принимать решения следовать им, или нет. Это было фантастически интересно – постепенно, шаг за шагом, выбор за выбором превращаться в то, что я теперь есть… Только очень прошу, не спрашивай, как я теперь называюсь. В этом языке подходящего слова все равно нет, а называться ангелом, зная, как их здесь представляют – даже не ложь, а просто бессмысленная ерунда. В любом случае, важно не как я называюсь, а чем выбрал быть. Вернее, оно само меня выбрало.

Он умолкает, и я нетерпеливо спрашиваю:

– Что тебя выбрало?

– Меня выбрала жизнь. И я теперь защищаю живое. Но не от смерти, то есть не от той силы, частью которой когда-то был, а от гораздо худшего: от не-жизни. Даже не знаю, как объяснить разницу, но…

– О, вот эту разницу он как раз хорошо понимает! – неожиданно говорит Нёхиси. – Может даже лучше, чем мы с тобой. А то бы не рвался сейчас любой ценой отменять так называемый «серый ад», который, при всей своей относительной безобидности, вполне воплощает суть того самого зла, которое тебе спать не дает.

«Относительной безобидности», значит, – ошеломленно думаю я. – Даже интересно, как он представляет себе «обидность»? Но спорить конечно не лезу – что толку? Глупо тратить наше общее драгоценное время на теоретический спор.

– Своими глазами я это явление не видел, мне оно не показывается; в этом смысле очень удобно быть наваждением – само решаешь, для кого ты есть, а для кого тебя нет. Но, конечно, я о нем слышал, – кивает наш гость. И говорит мне: – Твое стремление мне понятно. Собственно, мое нынешнее существование почти исключительно из подобных стремлений и состоит. Это довольно трудная жизнь, потому что приходится почти постоянно ощущать страдание, вернее, множество разнообразных страданий. К такому я не привык! Но одновременно она – восхитительная. Хотя что именно меня восхищает, я пока и сам себе пожалуй не могу объяснить.

– Смысл, – улыбается Нёхиси. – Что в этой реальности действительно меня изумляет, так это вкус и качество смысла, которым прирастает всякое наше действие. И скорость его появления, и объем. Особенно объем!

– Да ты жадный! – смеется гость.

– Еще какой жадный, – кивает Нёхиси. – Здесь уже научился. Раньше не получилось бы. Поди стань жадным, когда у тебя и так есть все.

Даже самые длинные ночи когда-нибудь да заканчиваются. Вот и сейчас далеко на востоке брезжит хмурый синий рассвет, а мы по-прежнему сидим на крыше моего дома. Правда, уже вдвоем. В таком, я бы сказал, возвышенном настроении, что закрадывается нехорошее подозрение: коньячная бездна в заколдованной фляге вот-вот подойдет к концу. Похоже, мы ее одолели. Страшная мистическая сила – наш избыточный энтузиазм.

– Ничего так у тебя приятели, – наконец говорю я.

– Ну а как иначе, – улыбается Нёхиси. – Куда нам друг от друга деваться? Я имею в виду, это что-то вроде клуба экспатов, которых объединяет не родство и не сходство, а отличие от всех остальных.