Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

Он поднял руку, вздохнул. Прижался лбом к двери, прокручивая в голове снова и снова глупые и постыдные слова: «Эйверин, я погубил твоего отца».

В горле засаднило, ватные ноги подкосились, и Тюльпинс неожиданно для самого себя постучал. Дверь, к глубочайшему сожалению Тюльпа, открывалась наружу. Она так треснула его по лбу, что он повалился на пол. Из глаз хлынули слезы, нос мерзко хрустнул. Но это мало заботило Тюльпинса. Эйверин, как дикий зверек, наскочила на него сверху и принялась молотить что было сил. Бывший господин всхлипывал, стонал, ругался, но в его тело впивались острые зубы, ноготки рвали нежную кожу, неугомонные коленки вышибали из груди дух, а кулаки с такой скоростью колотили по его лицу, что Тюльпинс даже не мог раскрыть глаз. Наконец он извернулся, благо весом он превосходил Эйверин почти вдвое, и навалился на нее всем телом. Она отчаянно отбивалась, но с каждой секундой силы оставляли ее, и спустя пару минут она просипела:

– Все, все. Отпусти.

Тюльпинс откатился в сторону и остался лежать на спине. Он ощупывал пальцами разбухшее и пульсирующее лицо, старался вдыхать как можно реже – кажется, поврежденные рыбами ребра не так уж хорошо зажили. Девчонка, в порванной у ног ночной рубахе, с растрепанными волосами, встала. Тюльпинс, вздыхая, ойкая и опираясь на стену, поднялся тоже.

– Это все ты, – прошипела Эйверин. – Я так устала, – сказала она громче. – Я думала, что все… все это… – девчонка неопределенно взмахнула руками, – уже позади. А теперь… Куда мне теперь, Тюльпинс?! – Эйверин подошла ближе и толкнула Тюльпа ладонями в грудь. – Скажи мне, Тюльпинс! Куда! Мне! Теперь! Идти?! – заверещала Эйверин и вдруг вновь повалилась на пол. Поджала коленки к подбородку и тихо заскулила, зашмыгала носом. Тонкое, беззащитное белое существо на темнеющем полотнище ковра. Существо, которое превратило тело крупного парня в один сплошной синяк.

Тюльпинс наклонился, едва удерживаясь на ногах, не без труда поднял девчонку с пола и толкнул дверь плечом. Сначала он подивился тому, что дверь открылась внутрь, а потом понял, что они оказались около его комнаты. Но идти обратно у Тюльпинса не было никаких сил. Он уложил Эйверин на кровать, а сам опустился на дрянное кресло у окна. Его пружины впились в искалеченное тело Тюльпа, но он не шевельнулся.

Эйверин медленно села и бездумно осмотрела комнату. В серости полумрака она выглядела устрашающим призраком из книжек. Такая же бледная, такая же безумная. Она накрылась одеялом с головой и вновь захныкала.

Тюльп, испугавшись, что с девчонкой приключится еще один приступ, прочистил горло и сказал то, что намеревался сказать до того, как она кинулась в драку:

– П-п-п-прости меня, Эйвер. Я не знал, чем это может закончиться. В-в-вы ведь хотели ей навредить… Я п-п-п-просто испугался. За нее испугался. И за себя тоже.

Эйверин фыркнула.

Тюльпинс зажал звенящую голову руками и глухо попросил:

– Расскажи мне. Хоть что-нибудь расскажи. В моей жизни столько всего… – Тюльп тяжело вздохнул. – Эйвер, расскажи. Если все не так, как я думаю… Расскажи, как было на самом деле.

– Что ты хочешь услышать? – прохрипела она. – План нападения на твою госпожу? С чего тебе начать рассказывать, а?!

– Да хоть со своего рождения, Эйвер. – Тюльпинс бесцельно уставился на стену. – Я так запутался, что это точно не повредит.

Девчонка скинула с головы одеяло и вперилась жгучим взглядом в Тюльпа. И хоть смотреть прямо ему мешала припухшая бровь, Тюльпинс не отвел глаз. Когда девчонка вновь нырнула под одеяло, Тюльп сполз чуть ниже и оперся затылком на кресло. Он прикрыл глаза и уж было задремал, но из-под одеяла послышался глухой голос:

– Я из Кадраса, это в Синих горах. Я там родилась, там до шести лет жила спокойно и счастливо… до ужаса счастливо. А в одно утро мама просто исчезла. – Девчонка судорожно вздохнула. – В ночь перед этим она кричала, что отдана полуночи… Я ведь не понимала тогда, что это живой человек. Думала, что приснилось. А отец свихнулся. Днями только и делал, что смотрел на стеклянную птичку, которую сделала мама. – Голос Эйверин зачерствел, стал скрипучим. – Я умирала от голода, приходилось есть снег, а он головы не поднимал от этой вещицы. Потом совсем ничего не помню, может быть, я заболела. Очнулась уже в Пятнадцатом, у дяди Чичу. Он обо мне заботился, пока отец разъезжал по всему Хранительству в поисках мамы. Я порой подслушивала их разговоры, и папа постоянно твердил о Полуночи. А однажды папа просто не приехал. Не забрал вещей, не написал письма… У дяди я прожила почти пять лет. Знаешь, как дурочка, постоянно ждала, что родители вернутся именно на мой день рождения. Смеяться будут, – Эйви шмыгнула носом, – держаться за руки. А они вот так и не приехали… Вообще не могу сказать, что мне плохо жилось. Хорошо жилось, наверное. Дядя был первым богачом города, пытался всем меня обеспечить. Да вот только все было неярким, тусклым. Не могу объяснить. Как будто мои чувства остались в Кадрасе. И иногда мне кажется, что найти я их смогу, только туда вернувшись… – Девчонка замолчала, а Тюльпинс ее не торопил, с ужасом представляя картины такого несчастливого детства.