Вадим Булаев - Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #5

Швец, дождавшись окончания монолога кицунэ, дополнил, ёмко и по сути:

— Не фонит. Если и колдовали над листиками, то давно.

Достал сигареты, чрезвычайно ловко погонял пачку между пальцами, щегольски выщелкнул никотиновую палочку, предложил другу. Тот отказался. Накурился, пока ждал.

— Подвожу итоги. Хрен его знает, кто и с какой целью туда чертополох зафитилил. Побывало в той квартире народу — море, и каждый со своей, персональной придурью. Потому я бы на неизвестного мужика с нашими фотками всех собак не вешал... О! Стас нам машет! — закуривая, помахал он немёртвому в ответ.

Не сговариваясь, инспекторы и поспевающая за ними домовая вернулись к углу дома, где всё и началось. Мужчина в подгузнике ждал их с нетерпением, улыбаясь и поводя плечами, будто в танце.

— Спасибо! — его радости не было предела. — И за пиво, и за помощь... Должен я вам. Раньше, извините, выйти не мог. Слушал про то, какие вы хорошие... Мама мне рассказывала.

— Да ладно, — смутилась Маша. — Мы ж от чистого сердца...

— И я от него же, — Стас присел на корточки, оказавшись на одном уровне с девушкой. — Не ожидал...

Не придумав ничего лучше, новоявленная благотворительница спряталась за Ивановым и принялась стремительно краснеть от осознания того, что доброе дело не осталось незамеченным.

— Я, собственно, почему подождать попросил, — мужчина поднялся и посерьёзнел. — Наврал я вам. Не было никакого дядьки на съёмной квартире... Заинтересовать вас хотел и на ходу историю позанимательнее придумал, чтобы вы сразу не ушли... Тётка то была. Мама, помимо церкви, к знахаркам обратилась. Одна помогла, раза четыре приходила. Травы дала, меня поить, и ваши фото с телефона показала, улучив момент, когда мама в кухню вышла. Велела остерегаться. Сказала, что вы призрака убить можете. Она, похоже, видела меня на прогулке... но ничего никому не сказала. Как — не спрашивайте. Сам не знаю. При последней встрече в ухо нашептала и больше не приходила. Её телефон у мамы есть, если вам нужно... Так что у меня действительно нет никакого секрета.

Поворот в истории Стаса оказался неприятен, а его последующее раскаяние и вовсе осталось непонятным. Сначала наврал, после признался... Зачем? Для чего? В заинтересованность верилось крайне слабо, да и в чём заинтересованность? В нескольких глотках пива? В безвозмездном Машкином пожертвовании? В чём?..

Мутный тип с открытой, без намёка на лицедейство, улыбкой. Зубы ему выбить хочется...

Сергей, сунув руки в карманы куртки и, хулиганисто наклонив голову лбом вперёд, спросил у немёртвого напрямую:

— Ты зачем весь этот цирк устроил? Ради денег? Забирать обратно мы, конечно, не станем, но...

Наверное, инспектор выглядел слишком угрожающе, потому что мужчина отпрянул от него, набычился в ответ.

— Поговорить я хотел. Подольше. Поболтать. Крыша едет от отсутствия общения... В сознании только блеять и могу, а в этом виде — не с кем. Брожу тут, вдоль дома, все трещинки изучил, все соседские секреты… А потрепаться и не с кем. Тяжело.

У Иванова на языке вертелось много неприятных для Стаса слов, однако он сдержался. О чём спорить? Что доказывать? Правота ни им, ни ему не нужна. Поиграв желваками, парень обречённо махнул на немёртвого рукой.

— Да пошёл ты!

— Я не думал, что так получится... — опустив глаза к земле, тихо произнёс голый. — Клянусь...

— Бывает, — разворачиваясь в сторону дороги, бросил Швец и было решительно непонятно — зол он на Стаса или ему просто надоело торчать под чужими окнами.

Зашелестел пакет, по пожухлому газону полетели подхваченные осенним ветерком листики чертополоха...

Доставая сигареты, Сергей поспешил за напарником.

На углу дома осталась лишь Маша с немёртвым. Девушка повела себя приличнее — скомкано, без энтузиазма произнесла дежурные пожелания здоровья, обыкновенно предшествующие прощанию у приличных людей, напоследок укорив:

— Мама ради тебя в лепёшку разбиться готова, а ты её просишь сыночка подушкой удавить... Фашист совсем?! Над матерью так издеваться? Живи, сволочь! Ради неё живи, сколько отпущено. Не принесёт ей облегчения твоя смерть! Одно горе и страдания! Ты сгинешь — она себя похоронит. Ведь каждая вещь, каждая соринка будет ей напоминать о тебе, сердце рвать... Не будь трусом! Живи!

Мужчина молчал, чем только распалял эмоциональную кицунэ.

— Пообещай, что выбросишь дурь из головы! Дай слово! — выкрикнула она в худое лицо парализованного и повторила тихо, на грани слышимости, с надрывом. — Дай. Слово. Пожалуйста.