Вадим Булаев - Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #5

— Проходите в гостиную, — позвала женщина, направляясь прямо, в открытый арочный проход. — Я вам все бумаги покажу. Выписки из больницы, историю болезни...

— Спасибо, не нужно, — Антону не хотелось затягивать общение. — К вашему сыну проводите.

А Елизавета Владимировна уже держала в руках пухлую папку для бумаг с истрёпанными от частого использования завязками и неуверенно протягивала её перед собой, пытаясь понять, кто из троицы главный и с кем ей договариваться.

Документы взяла Маша.

— Давайте мы с вами пообщаемся, а наши сотрудники осмотрят жилищные условия, — ласково, так, как умеют только умудрённые опытом дамы в возрасте, повела она нервничающую от необычных гостей мать в комнату, давая парням заняться делом.

— Стасик там, первая дверь справа. Прошу вас, не будите его, если спит. Пусть отдохнёт, — по щекам обитательницы квартиры покатились слёзы, тщательно утираемые рукавом халата. Натуральные, не на показ.

Успевший изучить планировку Швец потянул Сергея за куртку в нужную сторону.

Прошли короткий коридорчик с затёртой ковровой дорожкой и прислонённой к стене собранной инвалидной коляской, к закрытой, модной в прошлом десятилетии деревянной двери с местами отставшими чешуйками лака.

Из-за неё пахло ладаном.

— Пивком я нашего нового подопечного угостил, — прошептал призрак, входя в полутёмное помещение, пропахшее горем и тяжёлым, сладковатым церковным запахом.

Шторы задёрнуты, в углу — иконы. Много. И лампадка теплится. По диагонали от окна — медицинская койка с приподнятой спинкой. На койке — человек. Слабая копия Стаса. Более худая, болезненная, слюнявая, седая. Укрыта одеялом, не шевелится. Левое веко полуприкрыло глаз, изображая подмигивание, левый уголок рта с трудом изогнулся. Тело с натугой прохрипело:

— Прив...

... Запах дурманил, вызывая дикое желание убежать на улицу или хотя бы на балкон...

Не выдержав усмешки Стаса, более подходящей мертвецу из зомби-хоррора, инспектор, привыкая, вновь отвлёкся на ознакомление с окружающей обстановкой.

... Рядом с койкой темнел журнальный столик, на котором в известном лишь матери порядке расположились блистеры с таблетками, рулон одноразовых шприцев, какие-то ампулы. Перед ним, напротив изголовья — расположился стул, на котором покоилась книга с закладкой из конфетной обёртки. Сергей всмотрелся в название: «Ф.М. Достоевский * Бедные люди * Белые ночи * Неточка Незванова».

— Оптимистичное чтиво, — пробормотал инспектор. — Парализованному самое то перед сном послушать...

— Ты в угол посмотри, — посоветовал Антон. — На иконостас.

Иванов послушно принялся разглядывать лики святых, угрюмо взиравшие на больного и пришедших его спаивать гостей. Раз мазнул взглядом по каноническим образам, другой, а на третьем задержался. Что-то в углу влекло, тянуло к себе, необъяснимо заставляя замирать сердце и, одновременно, успокаивая.

Догадавшись, на что намекал Швец, он сконцентрировался, приготовился увидеть знакомую по служебному кресту ауру, и едва не ослеп. В полутёмном помещении засветило солнышко.

— Едрить...

— Да не то слово, — вторил напарник, довольный произведенным на Сергея эффектом. — Реликвия, посильнее твоей. Вон та, где Николай Угодник выписан.

Осторожно, точно по минному полю, Иванов подошёл к маленькой, тусклой иконе без оклада с изображённым на ней бородатым, высоколобым мужчиной с залысинами и неподкупным взором. Провёл ладонью вдоль лика, не решаясь притронуться.

— Силищи в ней, аж страшно... Впервые такое вижу.

За спиной завозился Швец.

— Держи... И не жадничай, по глоточку...

Обернувшись, инспектор увидел, как друг, по-свойски приподняв голову Стаса, поит того пивом из бутылки, а парализованный при этом блаженно щурит относительно действующий глаз, полностью закрыв второй.

От обездвиженного тела повеяло наслаждением...

Заметив, что по щеке пьющего тягуче покатились на подушку коричневые, густые капли, Иванову пришлось оставить икону в покое и прийти на помощь призраку, промакивая спешащее на наволочку пиво поспешно извлечённым платком.

— Хватит, — Антон оторвал горлышко от чужих губ. — Мне не жалко, но ты уже захлёбываешься.

— У-у, — согласно промычал Стас, отваливаясь от бутылки. — Жди...

Посудина с незакрытым горлышком отправилась обратно, под пиджак.

— Валим.

... Машку пришлось обождать. Девушка внимательно, взяв ладонь Елизаветы Владимировны в свою маленькую ладошку, слушала трогательную в своей сумбурности исповедь женщины, посвятившей себя целиком и полностью сыну.