О’Санчес - Я Кирпич

Я поочередно пошевелил голубоватыми когтями на пальцах левой руки, потом на правой… Классные коготки, Фредди Крюгер отдыхает! Нет никакой разницы между ними, левыми и соответствующими правыми, кроме зеркальной симметрии, или почти нет, или я ее не вижу. Когти с десницы все исчезли, покорные моей мысленной прихоти, а на шуйце остался один, как бы продолжением большого пальца. Я ухватился за него щепотью правой руки – только с третьей ментальной попытки удалось мне почуять под пальцами сопротивление синеватой субстанции – и отломил! И слегка покатал эту синеву, ставшую ощутимо упругой, между ладоней, дабы обломок когтя стал идеально прямым, идеально круглым на срезе и одинаково толстым… вернее, одинаково тонким с обоих концов… Вытянутый моими покатываниями в длину, он вырос примерно до сорока сантиметров, сохраняя прямизну и жесткость, но показался мне слишком тоненьким… Только это уже был не коготь, а ровная тонкая палочка синеватого оттенка, почти спица… Но я хочу серебряную, и пусть будет потолще, примерно с диаметр пальца… указательного.

Я в некоторой затупке: очень уж непросто сформулировать вдруг охватившее меня чувство – вдохновение это или воодушевление, – знаю только, что оно подхватило меня и вознесло над… над… надо мною самим. Я вдруг увидел себя ваятелем, способным простым мановением рук превращать фантазии мои в реальность, в предметы, которые, в свою очередь, так же волшебно готовы служить прихотям и замыслам их творящего.

И стало так, по воле моей: почти бесплотная палочка в руках моих обернулась серебряной, заметно утолщилась, дополнительно обретя приятную материальную весомость, и уже не сплошная, а полая, она уже трубка, наискось срезанная с одного конца… ступенькою волнистой, как на картинках… ага, теперь вижу: это чтобы мне туда проще дуделось… и шесть отверстий сверху, ближе к губам, а одна снизу, почти у конца трубки.

– И что у меня в итоге получилось? Букач, что у меня в руках? Впрочем, кого я…

– Спринга, о Великий.

– Что, что? Сиринга? Я не слышал такого слова. Что оно обозначает?

– Дудку, о Великий. Ты пожелал, она и сделалась.

– Забавно! Может, я и сыграть на ней сумею? Надобно попробовать, раз уж сотворил. Собственно говоря, именно для этого я ее… Ты хоть знаешь, Букач, на фига она мне сдалась, дудка эта серебряная?

– Нет, о Великий, не знаю. Не гневайся!

– Да, да, йес, регистров и нот в твоем эго не много, дорогая собеседница Букач, не то что семи – трех не наберется, да и голосовой диапазон совсем не широк, а я-то едва не похвалил тебя за эрудицию. Но я не гневаюсь. Тэк-с! Не мешать. Буде что понадобится – сначала переспроси меня, голосом переспроси, вслух или мысленно. Врубилась? Понятно тебе?

– Да, о Великий, – проскрежетала мыслями эрудитка Букач.

Я ухватил дудочку-сирингу пальцами обеих рук – семь отверстий так расположены, что одновременно их и не закрыть… неудобно даже в растопырку, чтобы до крайней дотянуться и до этой, до шестой… И как здесь дудеть?

Минуты три, не меньше, елозил я пальцами и губами по этой серебряной дудке, прежде чем извлек протяжный и ровный звук! Но усилия того стоили: это было чистый, звонкий, высокий голос то ли рожка, то ли флейты! Очень красивый, очень раскатистый. И весьма жесткий, напоенный громом и молнией, отнюдь не безмятежностью пастушеской свирели. Я дунул еще, а потом еще, уже не боясь менять расположение пальцев на дырочках и направление выдуваемого воздуха из губ моих… Да, да, да, это я извлекал звуки из серебряной сиринги, у меня получалось, и звуки эти очень мне нравились… Но услышь я их со стороны, в ночи, посреди леса – я бы поостерегся туда идти любопытствовать, ибо это были грозные звуки, уж не знаю – музыка они или не музыка?.. Мелодии в них нет или я ее не вижу, также и ритм отсутствует, ни спеть, ни сплясать под эту дудку, а вот радоваться… Я радуюсь, завываю на все доступные ноты и радуюсь! Но то – я, самопальный автор с пониженным уровнем самокритики в крови…

– Слышь, Букач! А ведь я знаю, что я делаю! Можешь не отвечать и не трясись! Не съем и не отдам! У меня озарение! Короче говоря, я потревожил эту самую Ленту, отнял у нее силы, ей принадлежащие, и хочу вернуть! Пусть и не много я взял, но я не вор! Но уж и от себя отрывать не стану, лучше я ей марами отдам! И сейчас воскликну, подобно гоголевской панночке из кинофильма «Вий»: «Ко мне, жевуны! Ко мне, пида…». Э, нет, дорогая Букач, ты меня с толку не сбивай, там как-то иначе звучало, гораздо политкорректнее, без жевунов и обличительного упора на ориентации… Да, там были упыри и вурдалаки. Короче говоря: ко мне, зар-р-разы!