О’Санчес - Я Кирпич

– О! Галя, ты, часом, наркотой не балуешься?

Нет, не балуется и даже никогда не пробовала, не считая случайных, единичных случаев таблеточного закида… Хоть что-то в плюс. Волосы… Нет уж, тут я пас, не знаю, как и чем их еще улучшить, чтобы не превратились ни в парик, ни в лобковую шерсть. Так, сумочки у нее нет.

– А деньги у тебя есть, Галя?

Этого она не знает, но привычным подсознанием предполагает, что денег у нее нет. И она права, если не считать мелочи в маленьком кармане джинсовых брюк. Зато у нее ключи лежат там же, в кармане побольше, значит, есть у нее жилье.

– Живешь одна, в коммуналке?

– Да.

– Гм… Надеюсь, не на Васильевском?

Нет, она живет на Большой Пушкарской, что на Петроградской стороне. Пошарил я рукою по собственным карманам… там, в планшетной сумке у меня скромная дежурная заначка рублей на триста пятьдесят, мне ее вполне хватит. А Галю мы озолотим… шестью тысячами тремястами рублями… В бумажнике больше нет. Мелочь не отдам, у нее своя имеется.

– Иди домой, Галя, метров двести, как сомнамбула, а дальше – проснешься. Да, проснешься и даже будешь помнить меня, твоего случайного корешка и собутыльника Севу… Но – смутно так, чтобы встретить на улице днем и не узнать, не припомнить. Понятно? Далее… дай сюда зажигалку и окурок… Ты теперь не пьешь и не куришь… матом можешь ругаться и дальше, если надо, а иначе, я боюсь и подозреваю, подхватишь немоту на всю оставшуюся жизнь. Кроме всех нечетких воспоминаний в голове твоей гвоздем должна торчать яркая такая мысль: «Я начала новую жизнь!». Понятно? Юной красавицей тебе уже не стать, но мозги, печень и легкие подлечены, и только от тебя зависит, на что их расходовать дальше. При должном усердии можешь еще разок спиться, я возражать не буду, ибо даже и не узнаю об этом. Не представляю, где ты работаешь, как воспитывалась, сколько книжек прочла, сколько раз рожала (тут я приврал: случайно зацепил из ее сознания: дочь двадцати одного года, живет отдельно), сколько метров жилплощади на тебя приходится… Да будет это секретом для меня! Дорогу пешком отсюда знаешь, помнишь?..

Вроде бы помнит: к Черной речке, через Ушаковский мост… Все правильно.

– Пошла прочь!

И Галя несколько деревянною походкой голливудского зомби послушно побрела в противоположную от меня сторону.

– Букач, могу я дать ей невидимость на время пути? От маршмар, от прочей нечисти, чтобы они ее не съели?

– Не ведаю, о Великий! Как ты пожелаешь, так оно и правда!

Повернул я голову к Букач, благо она рядом, на плече сидит, стряхнул ее на правое предплечье, как беркута, чтобы четче видно было: сидит или стоит на этих кошмарных псевдочеловеческих ножках, хоботок под подбородок поджат к раздутой шее, но я все равно угадываю зубы в ее ротовом отверстии, я помню эти острые зубы… А глаза у Букач темно-красные, смотрят не мигая на меня и вроде как полны радости. Ну а еще бы! Пожрала, как просила, и верхом на хозяине путешествует.

– Нет, я обязательно выучу тебя азбуке и компьютерной грамоте, буду устраивать и сам судить бои-диспуты между тобой и Дэви…

– Как повелишь, о Великий, я тебе всяко послужу! И-истово!

– Спасибо, дружок, я уже успел оценить масштабы твоего могучего ума и твоей высокой волшбы. К тому же, увы, не выйдет у нас ристалища: Дэви тебя не замечает, а ты ее. Молчи, молчи, это я больше с собою разговариваю. А ведь я, оказывается, знаю, куда иду!

– Как ты мудр, о Великий!

– Я ведь, кажется, попросил молчать? Иду я на Елагин остров, мимо Старой Деревни, очень уж меня туда тянет… и я догадываюсь, что этому причиной… И еще, это уже вопрос к тебе, крошка: почему этих тварей-марей так много по Питеру бродит? Этак они всех нас, людей, сожрут в обозримом будущем.

– Не ведаю, о Великий! Всех не сожрут, бо сытные-то ночи-то редки да коротки.

– Сытные? А, ты намекаешь на полнолуние? Но мне кажется, что как раз сегодня… хотя… Ну, ну, продолжай.

– Луна для сытости маловата, хоть круглая свети, хоть рогами. А только ночь сегодня сытная. Зимою совсем их не бывает, а летом они бывают. Но не каждое лето, через второе на пятое… В такие ночи кто посильнее из нечисти, способны прямо даже под небом, не в дому, не на кладбище, жрать людишек послабее. Не всех, а кто ослаб, вот.

– Санитары леса, понятно. А как ты оценишь ту синявку… ту женщину, что я встретил и отрезвил? Как она – все еще слаба?

– Не ведаю, о Великий! Покрепче стала, и ты ее защитой укрыл, небось не позарятся мары-то!

– А ты, к примеру, могла бы съесть ее или захотеть съесть?