Барбара Хэмбли - Кровавые девы

Лидия.

Кто-то должен был снять с нее цепочки, и этот кто-то не был вампиром. Значит, Тексель или Тайсс.

Он чувствовал на себе взгляд васильковых глаз, обеспокоенный и одновременно вопрошающий, испытывающий… Его молчание становилось для Разумовского книгой, из которой князь — как до него Зданевский — черпал знание о том, что здесь случилось. Это оружие, цепочки, травы — что такого они поведали вам, друг мой, что осталось скрытым от нас?

— Я пошлю за Зданевским. Он должен быть у себя…

— Пока не стоит, — Эшер сделал глубокий вдох, очищая сознание. — Сначала я хотел бы взглянуть на кое-что еще.

— Что? — Разумовский схватил его за плечо и почти прокричал это слово ему в лицо. — Боже правый, если вы хоть что-то знаете, я выведу на улицы половину Охранного отделения…

— И наш противник тут же запаникует и начнет рубить хвосты, — Эшер стряхнул его руку, собрал цепочки и очки и сунул их в карман. В Потсдаме, на невысоких передних ступенях особняка Брюльсбуттеля, дворецкий сказал ему, что телеграмма сильно встревожила полковника. Так встревожила, что тем же утром он уехал. В Санкт-Петербург…

— Мне следовало бы вернуться этим утром, — наконец сказал он, подождав, пока вышедший за ним на веранду князь запрет дверь флигеля. — Да, пожалуйста, свяжитесь со Зданевским, пусть соберет людей и ждет. Но действовать он будет только по моему приказу.

Заметив на лице князя кривую усмешку, Эшер моргнул и поправился:

— По вашему приказу.

— Поскольку офицеру Охранного отделения не подобает слушаться приказов мистера Жюля Пламмера из Чикаго… Вам что-нибудь нужно? Вы выглядите так, будто ночевали на вокзале.

— В поезде.

По дорожке они вернулись к главному дому. Эшер потер лицо, ощущая под пальцами щетину. Кожа до сих пор зудела из-за гримировального клея, которым крепилась давно выброшенная борода.

— И, пожалуй, мистеру Пламмеру пора исчезнуть. В Германии его разыскивают по обвинению в убийстве и шпионаже. Не забудьте сказать об этом Зданевскому. Теперь я Жан-Пьер Филаре из Страсбурга…

— Сомневаюсь, что его это заинтересует. Когда вы в последний раз ели?

— Сейчас мне кажется, что году этак в тысяча девятьсот седьмом. Мне понадобится пистолет — автоматический, если найдется. И что-нибудь поесть.

Распахнув застекленные высокие двери, он зашел в кабинет и остановился у стола. Взгляд зацепился за газету, лежавшую на роскошной инкрустированной столешнице из черного дерева.

«ЖЕСТОКОЕ УБИЙСТВО ДОКТОРА ИЗ ТРУЩОБ»

— Дайте мне пистолет. Я вернусь, как только смогу.

Городской дом Петрониллы Эренберг на Садовой улице напомнил ему особняк леди Ирэн Итон, который от этого места отделяло лишь несколько улиц, и еще больше — жилище Эренберг в Нойеренфельде. Дорогое изящное строение завершало собою ряд таких же дорогих и изящных домов; конюшен на участках не было. Жившие здесь люди не держали выездов или, возможно, проводили в Петербурге не так много времени, чтобы обзаводиться лошадьми и постоянными слугами. Временные обиталища московских промышленников, которых в столицу приводили дела, или любовниц на содержании у придворных и высших чинов армии.

Невысокие ворота выходили в переулок. Замок на доме номер 12 выглядел на удивление дорого для такого места, но Эшер без труда перелез через забор. Узкий двор, как и у леди Итон; его нельзя было назвать неухоженным, но вряд ли ему уделяли много внимания. Комнаты на верхнем и нижнем этажах были обставлены с тяжеловесной крикливой роскошью, снова напомнившей ему кёльнский особняк. Даже узоры на обоях кое-где походили на те, что он видел в Кёльне. Но единственной целью этого дома было показать, что хозяин живет в нем, как и подобает человеку, и даже спит в кровати.

Склеп от неглубокого подвала отделяла стена, проход в ней был скрыт за ящиками, которые Эшер едва сумел сдвинуть. Как и во многих петербургских подвалах, стены здесь были липкими на ощупь, в воздухе витал слабый запах сточных вод. Установленный на козлы гроб оказался пуст.

Когда Эшер легко спрыгнул с забора позади дома номер 12 и выпрямился, оглядывая переулок, из-за угла выступил человек и протянул к нему руку:

— Mein Herr , тысяча извинений…

Он не был похож ни на жандарма, ни на служащего Охранки, поэтому Эшер остановился и подождал, пока незнакомец приблизится к нему. Тот двигался как кавалерист, хотя на вид ему было лет пятьдесят с лишним. В некогда пышных бакенбардах серебрилась седина, мешковатый, хотя и дорогой на вид костюм, такой же помятый и испачканный, как у самого Эшера, скрывал высокую худощавую фигуру, ссутулившуюся под грузом лет.