Мария Чурсина - Дети закрытого города

Напротив кроличьих клеток стояли два огромных аквариума: один с полупрозрачными золотыми рыбками, из другого меланхолично глядели две сухопутных черепахи.

Мир повёл её дальше, в самый угол комнаты, где за вечно протекающей раковиной оказался ещё один аквариум. Этот — треугольный и совсем маленький — был наполнен мутной зелёной водой. И в нём жила всего одна черепаха.

— Видите? — сказал Мир, слегка подталкивая Вету вперёд.

Черепаха жила борьбой. Удивительно, как она ещё не задохнулась в своём крошечном обиталище. Неясно, за какие грехи её сослали в самый тёмный угол, в эту одиночную камеру. Она скребла лапами по стеклу, била по воде и ни на секунду не замирала. Сверху аквариум накрыли квадратным куском стекла, придавили гладким камнем, но оставили открытым уголок, чтобы черепаха не задохнулась совсем.

— Мне говорили, это уникальный вид, черепаха с мягким панцирем. Вы, наверное, знаете, да? — сказал Мир, глядя на черепашьи мучения, как на экран телевизора.

— Ага. — Вета совсем не разбиралась в черепахах, и эта — чёрная, склизкая на вид, тянущая узкую морду к свободе, не вызвала у неё жалости. Страх и омерзение, и желание поплотнее прикрыть дверь, когда они выйдут отсюда.

— Вот же воля к жизни, — сказал Мир, суя палец в клетку к напуганному рыжему кролику. — Техничка хотела помыть ей аквариум, сунула туда тряпку, а эта как вцепится. Хорошо ещё, что в тряпку, а не в руку.

Черепаха отчаянно засучила лапами по стеклянной стенке и рухнула в воду, вздымая тучи зеленовато-грязных брызг.

Под окнами дома мерцали фонари. Вдоль трассы — ожерелье фонарей, свет которых расплывался в серых сумерках.

— Подожди.

Антон листал журнал так, что Вета испугалась за тонкие страницы. Порвёт — и отчитывайся потом перед Лилией, выслушивай в очередной раз про то, что «это официальный документ, между прочим, а не тетрадка двоечника». Она села, сложив руки перед собой. Хотелось спать, но пока не отключили свет, нужно было ловить шаткую возможность хоть немного подумать.

— Так что там? — подала она слабый голос.

— Подожди, ну! — нетерпеливо отмахнулся Антон. — Где тут? А…

Она вытянула шею: он нашёл предпоследний раздел, в котором она не так давно выводила имена и фамилии, а ещё номера свидетельств о рождении и прописку. Антон придвинул к себе огрызок тетрадного листа и принялся выписывать корявые цифры. Она даже не сразу сообразила, что это такое.

— Зачем тебе номера их свидетельств? Хочешь всех на учёт поставить? — нервно рассмеялась Вета.

Девять человек — не так уж много цифр на криво оборванном тетрадном листе. Журнал она принесла с собой не случайно — собиралась заполнить кое-какие разделы, но сейчас уже не было сил.

Она молчала всю дорогу, дома не выдержала и разрыдалась, страшно испугав Антона.

— Что случилось?! — кричал он, бегая туда-сюда по комнате, пока Вета ничком лежала на кровати и стонала сквозь плотно сжатые зубы. — Кто умер? Ты можешь мне сказать или нет? Куда мне бежать-то?

Она немного пришла в себя, села и, вытирая сырые щёки, заикаясь, проговорила:

— Никто не умер. Но Валера сломал ногу. Я не знаю, как его теперь… помнить. Я не смогу так больше. Моя мечта — сидеть тихонько и смотреть в одну точку. Я, наверное, сама скоро подохну.

Антон сел рядом, обессиленный её истерикой, и сам уставился куда-то мимо пространства.

— Так я и знал, — сказал он, собирая горькие морщинки у уголков рта.

— Что ты знал? — тупо переспросила Вета. Ей важно было говорить. Если молчать — значит, совсем плохо.

— Что он извернётся, — сказал Антон непонятно, поднялся и ушёл на кухню. Свет ещё не выключили, значит, у них оставался шанс поесть не в темноте, и нужно было тратить время с толком, а не на глупые слёзы.

Теперь он захлопнул журнал. Вета посмотрела на белый прямоугольник с надписью: 8 «А». Синяя обложка с белым прямоугольником. Таким же, как на остальных журналах. Почему в её классе девять человек, а в остальных — под тридцать?

— У меня есть одно подозрение. — Антон сощурился, глядя на стену за Ветиным плечом. — Кстати, я сегодня вызывал на допрос твою Лилию.

Вета вспомнила, как завуч сбегала по ступенькам крыльца, и край цветастой шали развевался. «Я выбегаю всего на полминутки», — говорила тогда шаль. Потом к Вете пришёл директор, ей стало не до шали, а он принялся рассыпаться в похвалах. Вопреки всему, вспоминать его визит было неприятно, как будто приходил старый враг и, улыбаясь, клялся отомстить.