Мария Чурсина - Дети закрытого города

Это просто её работа. Кто-то стоит с автоматом на вышке, а она добивается, чтобы мама Арта постучалась в дверь его комнаты.

Вета уже давно не бывала в своей квартире, и даже не вернулась за брошенной там зубной щёткой — купила новую. После музея её часто забирал Антон, и в служебной машине вёз домой. Они молчали, как будто застревая в двух разных пространствах. Вета наспех пролистывала учебник, чтобы хоть знать, о чём говорить завтра, на уроке в девятом классе.

Одинаковые дни.

«Двадцать третье», — выводил в тетради пятиклассник Слава, засевший за первой партой.

«Двадцать третье?» — поразилась Вета.

Лилия больше не говорила с ней лично. Покривила губы, разглядывая стенгазету, положенную по воспитательному плану, и молча отошла. Поздоровались восьмиклассницы, устроившиеся на подоконнике.

— Слезайте немедленно! — шикнула на них Лилия.

— Вера, где безрукавка? Давай я её сама постираю, раз у тебя нет сил, — устало возмутилась Вета.

— А я в безрукавке! — похвасталась Алиса.

Серое небо висело, проткнутое верхушками клёнов.

— Это ненаучно, — согласилась Вета, разглядывая блики в чашке с чаем.

Щёлк — выключили свет. Без мерного гула холодильника стало непривычно тихо.

«Десять вечера», — отметила она машинально, она всегда определяла время по этому щелчку, — «пора по кроватям».

Вета услышала, как Антон садится на стул напротив, схватилась за горячий бок кружки.

— А что научно? — монотонно протянула она. — Научно — ставить эксперимент с контролем. Ты считаешь, я должна обращать внимание, например, на Арта и абсолютно забыть, например, про Аню? И посмотреть, как быстро она помрёт? Это будет научно?

Антон многозначительно хмыкнул.

— Научно, — согласилась Вета сама с собой. — Но я так не сделаю.

Он повозил кружку по столу. Когда глаза привыкали к полумраку, заливавшему комнату, становилось спокойнее. Редкие фонари вдоль трассы тянулись ожерельем до тёмного горизонта.

— Так ты долго не продержишься, — повторил Антон фразу, с которой и начал разговор. Он, видимо, готовил её и долго выверял, потому что повторял раз от разу, как единственный аргумент. — Ты и так еле жива. Ты вся бледно-синяя, я удивляюсь, как ещё шевелишься. В таком состоянии долго не протянуть.

— И что делать? — задала Вета резонный вопрос. Больше всего в эти одинаковые серые дни она боялась забыть кого-нибудь, упустить, просто из-за того, что слипаются глаза и в руках не держится даже карандаш. И утром услышать страшную новость.

Она тогда часто-часто задавала себе этот вопрос: «что делать?» и засыпала, не успев даже придумать мало-мальски приличный ответ.

Он рубанул ладонью воздух.

— Нужно понять… механизм действия. Не знаю, как это назвать. И вместо того, чтобы тратить силы, пытаясь обхватить всё, нанести один точечный удар.

— Точечный удар, — усмехнулась Вета. — Пускай его ваши военные нанесут. Тоже, небось, шарятся, как слепые кутята.

Она не специально уводила разговор в сторону, просто думать не было сил, а на языке остались только слова, уже придуманные или услышанные в сводках по радио. Говорили, что скоро придёт подкрепление, и тогда победа останется делом нескольких дней. Говорили. Весь сентябрь твердили одно и то же, пока от вечерних новостей у Веты не начало сводить ноющей болью зубы, и она выключала радио, не слушая возмущений Антона.

Подкрепление не шло, а затянувшаяся неизвестность давила на нервы. Даже до школы иногда доносились мерные удары и гул, будто ветер гулял в исполинских трубах. От него в окнах звенели стёкла. Тогда Вета обрывалась на полуслове и отчаянно вглядывалась в окно, за которым эпилептически тряслись клёны. Дети тоже оборачивались и тоже смотрели, стихали даже шепотки на задних партах, и не было в этой войне ничего страшнее их общей беспомощной тревоги.

Антон поскрёб пальцами в затылке. На сером фоне окна Вета видела его сгорбленный силуэт над чашкой.

— Просто ты не знаешь. Надо узнать.

— Предлагаю: вызови Лилию на допрос, — усмехнулась Вета. — У вас тут разрешены пытки? Боюсь, без пыток она ничего не скажет.

Мигнули фонари над трассой — так бывало часто, они иногда даже гасли на пару минут. Но без фонарей становилось совсем плохо. Тогда в темноте терялись привычные очертания предметов, и от беспомощности хотелось забиться в угол и зажмуриться, что есть сил. Человек — такое всё-таки слабое существо. А маг?