Бренна Йованофф: Подмена

Я помотал головой.

— Нет, пожалуй, пойду домой.

— Хочешь, подвезу? Скажу Кроули, что у тебя семейные обстоятельства или типа того.

— Я в порядке.

Судя по взгляду Росуэлла, он не был в этом уверен. Он потер подбородок рукой и посмотрел на лужайку.

— Ладно, тогда загляну к тебе попозже. Пойдешь на похороны?

— Может быть. Не знаю. Наверное, нет.

Он кивнул. Я кивнул. Мы стояли во дворе и кивали, не глядя друг на друга. Порой Росуэлл задавал очень неприятные вопросы, но иногда ему хватало такта этого не делать. Вот и теперь он ничего не сказал. Просто вернулся в школу, а я вышел в ворота.

С каждым шагом, уводившим меня от парковки, школы и кафетерия, полного игл, клацанья металла и запаха крови, мне становилось лучше.

Натянув на голову капюшон толстовки, я брел, глядя под ноги, и размышлял на ходу: «Да кому ты вообще нужен, кто захочет с тобой встречаться? С какой стати такая девушка, как Элис, заинтересуется таким, как ты? Какой же ты жалкий тип!»

Но ведь она дотронулась до моей руки…

Воздух был чистый и влажный, дышать стало легче. Мне было холодно, немного потряхивало, но в остальном, почти нормально. И чувствовал я себя тоже нормально. Только почему-то никак не мог избавиться от мерзкого предчувствия, что очень скоро все будет плохо. В школе. В мире.

Мама Элис твердила молитву «Аве Мария», люди были на пределе, высматривая притаившегося рядом демона, люди искали, кого бы обвинить.

Я чувствовал слабость во всем теле и, кажется, заболевал.

Одно было ясно: мне надо было что-то сделать, что угодно, лишь бы не привлечь к себе внимания.

Дождь монотонно моросил, пробуждая беспричинную тревогу. Все было плохо, но ведь все всегда плохо, так ведь? По крайней мере, я к такому привык.

Просто не давало покоя чувство, что вот-вот станет еще хуже.

В другой, прежней жизни наш Джентри был «стальным» городом, но за сорок-пятьдесят прошедших лет он превратился в море минивэнов, подстриженных лужаек и золотистых ретриверов.

Почти все население Джентри работало либо на одной из компьютерных фабрик, где собирали клавиатуры и паяли платы, либо на молочной ферме, либо в двухгодичном колледже — в зависимости от уровня их образования. В соседних округах было полно таких же моногородков — точнее, разросшихся пригородов без города, зато со своей фабрикой или заводом, вокруг которых сосредоточилась жизнь.

От большинства из них Джентри отличался разве что самодостаточностью. Здесь люди рождались, взрослели и умирали, ни разу не испытав желания куда-то уехать. Все, что нужно, было под рукой.

Наша средняя школа стояла на краю участка, где много лет назад располагался сталелитейный цех «Гейтс». На протяжении четырех десятилетий «Гейтс» был пульсирующим сердцем Джентри, это имя по-прежнему сохранилось в названии огромного числа местных предприятий, не говоря уже о школьных талисманах. После Второй мировой, когда предприятие захирело, то сначала механические цеха, а потом и научно-технические компании, пришедшие на его место, чтобы давать рабочие места, спонсировать строительство мостов и городских площадей, не сговариваясь, предпочли Джентри остальным восьми-девяти городкам из ближайших окрестностей. Сталелитейный цех демонтировали еще до моего рождения.

Большинство школьников ходили домой через бывшую территорию «Гейтс» — так было короче. Жилые кварталы лежали на другой стороне, отделенные от школы и деловой части города узким оврагом. Здесь в траве повсюду валялся самый разнообразный лом и мусор, а почва была щедро нашпигована железом. Понятное дело, я всегда ходил другой дорогой.

Теперь я брел по Бентхэйвен-стрит, огибавшей пустырь, где когда-то размещались цеха, мучительно размышляя над тем, что случилось. Кто-то размалевал кровью мой шкафчик. Но главный вопрос был — почему? Где я ошибся, чем именно дал кому-то повод выделить меня из толпы? И почему этот кто-то сделал это именно сейчас?

В Джентри всегда становилось тревожно, когда умирали дети. Похороны были делом трудным, но я вел себя осторожно. Я был почти незаметен. Я играл свою роль.

Например, мы с Росуэллом оба прекрасно знали, что я не пойду на похороны, но порой нужно играть спектакль, даже если вокруг нет зрителей. Со временем вырабатывается привычка — и начинаешь верить в то, что говоришь. А на самом деле два человека, знающих тайну, просто притворяются, будто ничего не знают.

Освященная кладбищенская земля — это даже не сталь и не железо крови. Короче, это категорически не то, с чем бы я мог, пусть худо-бедно, но справиться.