Сергей Ермаков: Подмена

Тетя Маша привыкла просыпаться под мажорные аккорды Государственного Гимна Советского Союза. Только лишь ее дремлющий мозг различал сквозь крепкий сон слова третьего куплета главной песни страны, веки начинали подергиваться, а грудь издавала тяжелый вздох, означающий, что сейчас снова придется браться за ведро, тряпку и швабру и намывать длинные коридоры элитного роддома. Но пока еще она дремала — ведь впереди был еще припев и несколько лишних секунд сна. А уже когда слаженный хор, наконец, допевал: «Партия Ленина, сила народная нас к торжеству коммунизма ведет!», рука тети Маши автоматически тянулась к стоящей неподалеку швабре.

Она поднималась с топчана, на котором дремала, на ощупь брала орудия своего труда и выходила в коридор. Два раза в сутки она вставала под звуки гимна — один раз рано утром, чтобы успеть вымять полы до прихода начальства и второй раз ночью в двенадцать часов, после того как по радио на сон грядущий советским гражданам исполняли гимн — она снова мыла полы.

За стенами роддома было тихо и тепло. Из открытого окна веяло теплым воздухом бабьего лета. Тетю Машу бабье лето не радовало, и вообще ничего в жизни не радовало, не радовал даже тот факт, что недавно она родила крепенького здорового мальчика и назвала его Антоном. Другая бы сидела в декрете до трех лет, а тетя Маша не успев отойти еще от своих тяжелых родов, снова взялась за швабру и ведро. Хорошо еще что главврач А куда деваться?

Новорожденного малыша ведь с мужем алкоголиком в крохотной комнатушке в общежитии не оставишь — уморит его папаша голодом и будет сын описанный и обкаканый орать в своей кроватке благим матом. Ведь нет его папаше никакого дела до маленького сына. Ему лишь бы с пресловутыми «корешами», такими же как он алкоголиками, всю ночь пить горькую и валяться потом на грязном в общажном туалете, обняв унитаз.

Тетя Маша вздохнула, выжала тряпку, накинула ее на швабру и стала намывать дорогой импортный линолеум. Там, за стенами роддома, народ под управлением партии еще только ковылял нетвердо к победе коммунизма, а в роддоме коммунизм был построен уже давно — все оборудование импортное, телевизоры в каждой палате, роженицам еду приносят официантки на подносе — у каждой свой врач.

Сама тетя Маша, естественно, рожала не тут, а в самой обычной советской больнице, в обстановке, когда никому до тебя дела нет и всех ты только раздражаешь. Вместе с ней еще трое рожениц рядом тужились, кричали, плакали, а врач на всех одна и акушерка одна — обе психованные, чуть расслабишься — берутся за щипцы, мол, сейчас за голову твоего ублюдка вытащим и в таз выкинем! Поневоле начнешь стараться и тужиться, лишь бы малыша своего спасти.

Тетя Маша, хоть и махала уже минут пятнадцать тряпкой, но еще до конца не проснулась, не отошла от липкого сна, работала прикрыв усталые глаза, стараясь урвать у бессонной ночи хотя бы еще минутку сладкого сна. Через час ее новорожденный проснется, она пойдет его кормить, а когда он будет грудь сосать, можно будет и самой еще немножко вздремнуть.

Тетя Маша домыла полы на первом этаже и стала подниматься на второй этаж, чтобы приступить к уборке кабинетов. Остановилась, погладила рукой уставшую поясницу. Обычно ночью в роддоме никого из врачей нет, кроме дежурных, конечно. Но дежурные все внизу на первом этаже сидят. Поэтому тетя Маша сначала очень испугалась, увидев, что в кабинете главврача горит свет. Обычно Лев Соломонович не забывает у себя свет выключать. А ну, как воры забрались? Кабинет у главврача самый богатый в роддоме. Там и телевизор импортный и магнитофон.

Тетя Маша решила проверить, осторожно на цыпочках ступая, подошла к приоткрытой двери в кабинет и, дрожа от страха, осторожно заглянула в щелочку. Вздох облегчения вырвался из ее груди — слава богу, это были не воры, а сам главврач Лев Соломонович сидел за своим столом и созерцал с ученым видом полупустую бутылку коньяку.

«Не заметил меня, — подумала тетя Маша, — а-то ведь отругает, что подглядываю».

Она хотела уже отойти от двери, как вдруг из кабинета главврач позвал ее:

— Тетя Маша, ты что ли там под дверью скрипишь?

Куда деваться — нужно признаться, что она это подглядывает.

— Я это, Лев Соломонович, — ответила тетя Маша, просунув голову в дверь, — хотела у вас в кабинете убраться…

— Так заходи, чего ты там стоишь? — добродушно предложил обычно неразговорчивый и строгий главврач.