Мария Артемьева - Темная сторона российской провинции

Огонь погас, и комната утонула во мраке. Илюша зажмурился, сжался в комочек…

И вдруг — с улицы донесся знакомый заливистый звук клаксона. Гудок и пофыркивание мотора развеяли дремоту печального замка.

Это придало сил Илюше: он поднялся и выбежал из комнаты. Пронесся по темному коридору вниз, по лестнице, мимо часов, в холл, где слуги уже обступили деловитую стройную автомобилистку в сером английском платье.

Она сняла шляпку и знакомо тряхнула головой, поправляя волосы. Когда горничная Глаша увидела лицо дамы, она побледнела и, не удержавшись, вскрикнула от изумления.

Женщина в английском костюме была Евгения Максимилиановна, хозяйка замка, принцесса Ольденбургская.

Но тогда кто же была та, другая? Которую всего полчаса назад Глаша оставила в апартаментах принцессы?

Ошарашенные слуги замерли в ужасе.

Один только Илюша не испугался. Подбежал и радостно уцепился за теплую, пахнущую бензином маленькую руку в лайковой перчатке.

— Принцесса, принцесса! — кричал он с таким восторгом, что принцесса засмеялась, глядя на него. Щуря близорукие добрые глаза, она обняла Илюшу и погладила его по взъерошенным волосам.

— Здравствуй, здравствуй, малыш! — сказала она, улыбаясь.

Несмотря на рано утраченное здоровье, великая княжна дома Романовых Евгения Максимилиановна, урожденная герцогиня Лейхтенбергская, по мужу — принцесса Ольденбургская — пережила и своего мужа, и почти всю свою родню. И даже собственную страну, разрушенную революцией 1917 года.

Евгения Максимилиановна скончалась далеко от родины, в Канаде, в эмиграции, в возрасте 85 лет. Никто не думал, что эта болезненная женщина сумеет прожить столь долгую жизнь.

Как ей это удалось? Никто не знает.

Один лишь Рамонский замок, когда-то построенный принцессой, оказался долговечнее своей хозяйки.

По слухам, в его ветшающих стенах до сих пор обитает колдовской двойник госпожи, ее смертная тень.

г. Астрахань

Весь день я зубрил, готовясь к зачету, так что к вечеру в гудящей голове рецептуры и всякие холиномиметики и холиноблокаторы спутались в какой-то липкий комок неразличимых и бессмысленных звуков. Я уже решил плюнуть на все и завалиться спать, чтобы хотя бы выспаться…

Но на полпути к дивану меня остановил телефонный звонок.

Я снял трубку и услышал взволнованный, задыхающийся голос Володьки Краснова.

— Ром, можно я сейчас забегу к тебе?

— А что случилось? Я уже ложиться думал…

Володька прервал мои возражения:

— Слушай, я все равно уже здесь. Звоню из автомата на углу. Так я зайду?

На самом деле он скорее утверждал, чем спрашивал.

— Ну хорошо. Раз так… Поднимайся. Четвертый этаж, квартира…

— Я помню! — снова перебил он меня и повесил трубку. Голос у него звенел. Если б я хуже знал Володьку, решил бы, пожалуй, что он… напуган.

Но мы проучились с этим человеком вместе четыре года в Медицинской академии, и ни разу за все это время я не заметил в нем не то что страха, но даже тени сомнения или неуверенности в себе.

В 1997 году Володька приехал учиться в город из области, из Черноярского района. Комната в общежитии, вечно шумная и проходная, его не устроила. Поэтому он подрабатывал вечерами грузчиком в магазине, помогал людям при переездах, чтобы иметь возможность оплачивать собственное отдельное жилье. Время от времени родители присылали ему деньги, но он стеснялся висеть на шее у стариков и всячески избегал этого.

Ему удалось отыскать дешевую квартирку в доме на улице Бабушкина. Бывший богатый особняк сразу после революции переделали под коммуналки.

Вот в одной из таких коммуналок мой приятель и снял себе жилье.

Вся квартирка представляла собой кухню, совмещенную с прихожей, и пенального типа комнатушку с унылым индустриальным пейзажем за окном.

Тем не менее Володька был счастлив: в общаге шум стоит иной раз такой, что собственных мыслей не услышишь. А здесь — убого и тесно, зато полное уединение.

Володька нравился мне своим трезвым мышлением и по-крестьянски здоровыми привычками. Он говорил, что всякие страсти — это зависимость, а он не желает ни у кого и тем более ни у чего быть в подчинении.

Я уважал его принципиальность и, поскольку из нас двоих он был старше, часто советовался с ним и привык считаться с его мнением. Мы подружились.

Он никогда не суетился и не волновался попусту.

Поэтому меня так удивил этот звонок.

Когда Володька явился, я впустил его в квартиру и тут же почувствовал, что с ним творится что-то неладное: на бледном лице лихорадочно горели красные сухие глаза с кровавыми прожилками в белках, а руки заметно подрагивали. Он был весь на взводе, как последний торчок. Или как зверь, которого преследует хищник.