Юлия Ламичева - Пастухи призраков (СИ)

Ночью парк принадлежал парочкам, алкашам и нарядам милиции, сменявшимся на восходе таджиками в оранжевых жилетах. За дворниками выползали собачники, чтобы вернуться вечером для более основательного выгула. Между утренними и вечерними собачниками население парка составляли бабульки, а также мамашки с колясками.

К мамашкам Лена относилась примерно как курильщик – к тактичным напоминаниям о раке на сигаретных пачках. Бабушка воспитала её в убеждении, что женщина обречена на материнство, а те, у кого не вышло – самые разнесчастные уродины и есть. Глядя на тётю Иду и нескольких бабушкиных подруг, Лена бабушке верила, и всё же не ощущала ни материнского инстинкта, ни пресловутых биологических часов. Зато более чем ощущала общественное мнение. Не то чтобы на неё бросались прохожие, призывая размножаться. Друзей, тем более способных на подобные призывы, у Лены не водилось, родственники не баловали её своим присутствием, а на посторонних она клала. Однако положить на общество в целом, продолжая в нём существовать, примерно так же легко, как найти толику кислорода в парке, удачно втиснутом между шестиполосной трассой и моторостроительным заводом. Общества много. Оно разговаривает миллиардами ртов, демонстрирует примеры из жизни, рекламные постеры, снимает кино и пишет буквы. Общество запрограммировано на размножение, что понятно, но ужасно неприятно, если размножение не входит в твои личные планы, и вдобавок тебя угораздило родиться женщиной.

В зачатие от гасторбайтера поверили решительно все, даже Димка посматривал задумчиво: идея «просто так взять чужого ребёнка» в народные умы не вписывалась. Своей в дневном парке Лена, естественно, не стала, как не была своей в утреннем и вечернем парке собачников (да и вообще нигде). Однако соседки начали с ней здороваться и затевать разговоры на детские темы. Димкина мать Татьяна Викторовна разразилась пирожками. Старушки строили Нюсе умильные глазки, а самые смелые мамашки повели детей на невиданный аттракцион: «собака-убийца пожирает палку». Лена удивлялась и смеялась. На детской площадке водилась дама, усыновившая мальчика, бедняжке сочувствовали, заводя разговоры об ужасах генетики и чудесах искусственного оплодотворения. Лену же ласкали повсеместно, хотя ещё недавно сторонились в качестве вздорной и пьющей владелицы ротвейлера с неуравновешенной психикой, каковой она и осталась. Всё вышеперечисленное превратилось в простительные слабости, стоило Лене, с лёгкого языка Нины Павловны, сдать в детдом и вернуть обратно кровиночку.

Ведя Нюсю на прогулку, Лена косилась на прохожих горделиво. Выкусите – «яжемать»! Я – соответствую, я – как полагается. Упиваться новым ощущением мешала мысль, что упивается Лена не по праву. С другой стороны, соответствие общечеловеческим ценностям вещь приятная, но подписываться ради этого на пожизненную возню с дитём – чересчур.

Интересно, сколько мамашек катает калясочки только потому, что общество давит ценностями, а часы тикают, и ничего другого вроде как не выдумывается, тем более что во всех случаях это самое, которое не придумывается, ненормально, а нормально для женщины быть матерью? Фиг кто признается, так можно и единственного бонуса лишиться – ну, причастности к ценностям, ради чего всё и затевалось. Ведь полагается не только быть матерью, но и наслаждаться, а не вышло наслаждаться, значит, ещё худший урод, и уже никаких оправданий типа болеешь или не сложилось. Уродом быть противно, Лена могла бы много порассказать на эту тему из личного опыта. Как же всё-таки здорово, что ей не надо становиться Нюсе настоящей матерью, и уж тем более получать от этого удовольствие в обязательном порядке.

***

Год прошёл гораздо менее апокалиптично, чем мог бы. Лена не сошла с ума и никого не укокошила, девочка под кодовым именем Нюся невероятно разрослась, а также освоила человеческую речь (кроме шипящих и рычащих, несмотря на солидное время, посвящаемое рыку). Собака Инфанта фон Гамбринус по-прежнему ела палки и представителей своего вида ниже колена.

Даже финансовые бури не потрепали идиллию. Татьяна Викторовна вышла на пенсию по уходу за свекровью, в результате чего дружный коллектив магазина вновь обрёл любимую коллегу, осознавший, как много он был лишён, Армен поднял Лене зарплату, а Татьяна Викторовна получила прибавку к пенсии и долгожданную возможность понянчить девочку. В порыве чувств она призналась Лене, что тайком от мужа, настоящего полковника и сына красного командира, наряжала Димку девочкой до трёх лет (дело едва не кончилось разводом, когда муж её застукал). После этого признания Лене стало трудно общаться с соседом. Слушая очередные телеги по поводу боевых искусств, она изо всех сил старалась выдавить с поля внутреннего зрения фотографию, показанную Татьяной Викторовной за чашечкой чая: кудрявый херувим немыслимой белокурости и розовощёкоти в дамской комбинации с кружевами и пурпурным бантом. Строго говоря, девочка из Димки была не в пример симпатичней, чем из Лены, сколько ни наряжала её мать в наряды, шитые по модным заграничным журнальчикам. Мать была отличной портнихой, её услугами в своё время пользовался весь Московский бомонд, но оборочки и рюшечки мистическим образом теряли очарование, войдя в соприкосновение с Леной. К счастью, мать ограничилась двумя попытками воссоединиться со старшей дочерью, а бабушкины эстетические амбиции не простирались дальше вязания салфеточек и носок на продажу.