Вера Космолинская: Час до конца света

— Для мертвеца не имеет значения, убьют ли его еще раз. Не правда ли?

Он все еще раздумывает в нерешительности.

— На вашей совести немало грехов, — говорит он.

— Не вижу смысла отпираться. Вы выполните мое последнее желание?

Он молчит несколько секунд, прежде чем ответить. В нем больше сомнения. У него сейчас выбор больше чем у меня. Я не волнуюсь. Мне действительно все равно, после всего, что я сделал.

— Возможно, — говорит он наконец. Он очень осторожен и болезненно закрыт.

— А за кого мстите вы ? — спрашиваю я.

— Простите?

— Это и есть мое желание — знать ответ на этот вопрос.

Он снова долго молчит. И почти не мигает.

— За мою жену, — отвечает он сухо. Я киваю и жду. Выстрела все еще нет.

— А вы? — спрашивает он.

— За моего отца.

Он поджимает губы.

— Он умер своей смертью. Я видел ваше досье.

— Вы не видели другого, — отвечаю я. — Его досье. В штабе отдела «зет».

— Вы нашли его?..

— Я знал, что именно ищу. Мой отец был ученым. Генетиком. — Они все под прицелом. Я видел приказ о его уничтожении. И отчет о выполнении приказа.

Он понимающе кивает.

— А его убийцы?

— Их уже нет.

— Что с ними случилось?

— Их убили.

— Кто?

— Я. — После паузы я спокойно перечисляю их имена. Всех, кто был за это ответственен. Его глаза расширяются. — А кто убил вашу жену? — спрашиваю я.

Пауза.

— Это были вы, — говорит он. И я наконец удивленно моргаю. Но удивленно — только по одной причине:

— Почему же вы до сих пор меня не убили? Вы имеете на это право.

— Я собирался, — говорит он. — Но вы были лишь исполнителем. И вы сделали свое дело хорошо… — он преодолевает себя, чтобы продолжить: — как я. Я знаю, зачем вы это сделали. И знаю, что она была смертельно больна. Вы отняли у нас полгода… Им было все равно, что она и так умрет. Они думали, что она еще что-то успеет. Или это было наказание и урок для других — мало кто знал, что она скоро умрет, она никому об этом не говорила… Но вы же знали?

— Вы сменили имя? — спрашиваю я.

— Да, — говорит он.

— Тогда я знаю, о какой женщине вы говорите.

— Она умерла без страданий.

— Я не мог сделать для нее большего.

— Знаю, — говорит он. — Если бы мы могли лечить эту болезнь…

— Но мы не можем.

— Пока они живы. Они не дадут нам двигаться дальше. Никогда не дадут ни покинуть Землю, ни подняться хоть на шаг выше… Если бы мы продолжали исследования…

Я смотрю на него молча. И он опускает пистолет.

— Но вы раскрыты, доктор. Они сочли вас опасным. И это я навел их на ваш след. Сперва я желал очернить вас в их глазах, выставить предателем. И тогда я еще не думал, что это может быть правдой.

— Если вы остаетесь, я могу и уйти, — спокойно отвечаю я.

— И они раскроют меня по тому же почерку, как вы и сказали.

Я пожимаю плечами.

— Это может случиться не так уж скоро. — И в его глазах мелькает тоска. Но тут же исчезает.

— Вы можете что-нибудь предложить? — спрашивает он.

— Кроме моей жизни?

Он кивает.

— Сменить снова имена, сменить континент. Пропасть ненадолго из их поля зрения. Перестать вести двойную жизнь. Нам больше не нужно будет убивать быстро, — его плечи расправляются — это значит лишь, что нам больше не надо убивать тех, кого не хочется. — А знаем мы достаточно для того, чтобы еще долго избавляться от других, и скрываться от них. Пусть это «долго» будет не таким уж долгим. Мы все не вечны.

Крейг кивает.

— Машина во дворе, — говорит он, поворачиваясь ко мне спиной. Хоть и понимает, что я могу воспользоваться ситуацией. Но если так будет — ему будет все равно. Как было и мне.

Больше мы не «охотники». И все же, мы останемся охотниками всегда. Потому что это единственное, что еще нам остается, если мы хотим, чтобы кому-нибудь когда-нибудь было не «все равно», и кто-нибудь еще почувствовал себя живым человеком. Пусть для нас самих уже слишком поздно.

Его настоящее имя было Джеймс Кристофер. Но неважно, какое имя он носил до, и какое будет носить после. Для меня он всегда будет Крейгом. Имена, под которыми мы здесь жили, утратив все человеческое, и все же пытаясь хоть что-то вернуть, останутся с нами навечно. Как клеймо на душе.

31.8.09

Провалы в памяти — дело наживное.

Кажется, обычно мне было не свойственно лежать под столом, рядом с опрокинутым стулом, забавляясь язычками пламени, пляшущими джигу на кончиках моих пальцев. «Та-та-там-пам-парам-пам-парам!..» Огоньки послушно выплясывали под любую, приходящую мне в голову мелодию. Это было весело, но исподтишка вызывало тревогу. Было в этом положении вещей что-то ненормальное… Только что именно? То, что я лежу под столом, или то, какие мелодии заставляю выплясывать послушные огоньки? Наверное, огоньки отвлекали от правильной работы мысли, и я велел им погаснуть, а потом сел на полу и деловито огляделся. В комнате царил относительный порядок. Шкафы стояли на месте, горы какого-то хлама по углам тоже не вызывали ощущения неправильности. Ощущение неправильности вызывал опрокинутый стул. Я поднял его за ножку и поставил вертикально. Ага. Вот так и должно быть… Вдохновленный чувством внутреннего одобрения и ощущением, что это только начало, я поднялся на ноги и сам. Стало еще лучше. Но кажется, это было еще не все… Да, не все. «Но не совсем в этой комнате», — пришло мне в голову. И увидев дверь, я подошел к ней, толкнул створку наружу, вышел в коридор и захлопнул дверь за собой. Потом медленно повернулся и посмотрел на нее подозрительно, внезапно вспомнив, что дверь не должна была открываться ни «наружу» ни «внутрь», она должна была просто отъехать в стену. Гм… На моих пальцах снова раздраженно вспыхнули и погасли огоньки, когда я махнул рукой и направился по коридору наугад — куда-нибудь да приведет, иначе, зачем тут коридор?