Юрий Фатнев - Ладья Харона

Планеты–двойняшки полностью совпали. События на них стали аналогичными.

Его привезли поздно. Сняли одежду. Вместо нее вручили длинный не по росту халат в грязных пятнах. Привели в палату, полную убийц и сумасшедших. Указали койку, на которой ему спать. И он уснул сном праведника, которому ничто не грозит.

Березовые, осиновые, ольховые дрова были разбросаны на снегу. Розовые чурки торчали из голубых сугробов. В сырую колоду был глубоко загнан топор. Возле лезвия выступила пена. Замышляев подергал топорище и не смог вытащить. Видно, была силушка у того, кто колол дрова. Внезапно он уразумел, что стоит перед дверью своей сторожки в Каменном ущелье. Над крышей курился нежный синий дымок, рисующий сгоревшую березку. Дверь была приоткрыта. Хозяин переступил порог.

Кто–то в длинном плаще из дивной, драгоценной ткани сидел перед печуркой и помешивал кочергой горящие угли. Услышав за спиной шаги, незнакомец медленно повернулся. И время застыло. И лик гостя навсегда отпечатался в душе Замышляева.

Его разбудили и повели.

О, этот зал, туго набитый злобно жужжащими насекомыми, прикинувшимися людьми. Замышляев впервые видел столько белых халатов сразу. Насекомым показалось мало быть просто людьми, они прикидывались еще и медиками, хотя в медицине их интересовала только та ее часть, которая помогала лишить человека мышления, таланта, жизни. Впрочем, содомская медицина другие проблемы и не разрабатывала. Она была пособницей смерти уже потому, что бесконечно суживала понятие нормы, объявляя вне закона право людей на фантазию, поиск истины, свое видение. Эталоном, гением всех времен и народов считался Бен — Амми, человек весьма ограниченных способностей. От него не осталось ни картины, ни стихотворной строчки, но именно эта серость, не способная к художественному творчеству, а значит, не способная изнутри постичь природу этого феномена, довлела над литературой и искусством Содомии. «Беспартийной литературы не бывает», — однажды изрек этот догматик, в представлении которого все люди делились на банды заговорщиков, и вот уже всякий автор, желающий печататься, обязан создавать положительный образ этого обиженного природой существа.

Замышляев глядел в зал и не видел того, кто восседал на сцене за его спиной. Вероятно, там находился кто–то из ИВИ, ведь он — опасный преступник, к тому же сумасшедший, десятки лет требующий издать свои творения.

— Представьте, — закляцал за спиной металлический голос, — зал полон журналистов, представителей тех газет, куда вы обращались.

— Что ж, — спокойно ответил Замышляев. — Я хотел бы взглянуть в глаза людей, которые боятся посмотреть в глаза правде.

Так несколько необычно начался этот допрос. Носил он характер поверхностный, непродуманный. Даже подготовиться как следует не посчитали нужным, оскорбился Замышляев. Он был готов к серьезной схватке с подонками, которых всегда презирал, а тут… шел разговор о литературе, о том, нет ли у него произведений, написанных в стол. «Да у меня и стола отродясь не было!» — брякнул Замышляев на это. К тому же ведущий путался. Сидящих в зале уже называл психиатрами.

— Что ж вы не придумаете чего–нибудь профессиональней? — разозлился подсудимый и был тотчас поставлен на место.

— Здесь вопросы задаем мы…

Вопросы были неинтересные.

— Ваше отношение к психиатрии?

Что он мог ответить? Мол, никогда не интересовался тем, что думают людоеды в белых халатах о человеке? Но он сдержался, прибегнув к метафоре:

— Заходит дровосек в хрустальный дворец и начинает махать топором…

Его прервали:

— Что такое сознание? Отвечайте! Быстро! Раз! Два!

— Это как бы свеча, зажженная в мозгу. Она…

— Так вы утверждаете, что у вас в голове горит свеча?

Он усмехнулся, попытался объяснить, что сравнение для того и существует, чтобы… Его снова перебили…

Через полчаса металлический голос, ворочающий во рту не язык, а жернов, проскрежетал:

— Вы свободны.

Выходя на свободу, Замышляев впервые взглянул на ведущего. На сцене восседал диктатор Дззы! Это было время, когда он насаждал демократию при помощи… выпрямителей извилин.

Невосполнима для человечества утрата «Содомской хроники» Саллюстия Са- моварова. Ее ни в коей мере не заменит роман Замышляева. Произведение Троцкого затворника — вольная интерпретация исторических событий. Поэтический бред. Мистика. Бунт против узаконенной нормы, против того, как принято писать в Содомии. Саллюстий ставил перед собой другую задачу. И в литературе он выполнял все ту же роль Мусорщика. «Содомская хроника» — это, если хотите, его Мусорка, на совесть загруженная хламом наших дней. Часть ее вываливается на страницы замышляевского творения. Читатель сам отыщет эти заимствования.