Франсуа Делоне - Нельзя оставаться людьми

Разве что личные дети — все несты. Так чего их ловить? Вот же они, на виду. Пристукнуть тихо всегда можно, дождись только случая. Они молодые, глупые, доверчивые. Долг, честь, совесть гуляют в голове. Сыновняя любовь… Легкая добыча.

Настоящие ведьмы в последние века вообще перестали попадаться, но от этого только Диппель горюет. А чем больше горе, тем сильнее радость. И сейчас, глядя на пойманную, он не может скрыть ликования.

— А сколько лет сеньору Блёну? Тоже неважно? — хрипло спросил Диппель, держась как макака длинными руками за клетку. Альдонса холодно посмотрела на него снизу вверх и с расстановкой ответила:

— Не знаю никакого Блёна.

— Вот и славно, донна Альдонса, — наиграно ласково сказал Диппель и сел рядом с Лурасом. Ноги вытянул, ладони легли на колени. Звериное обезьянье лицо приобрело мечтательное выражение. — Значит детей у Вас нет? Не думали еще об этом? А я вот мечтаю о дочурке.

Альдонса стиснула зубы так, что заиграли скулы и раздулись тонкие ноздри. А Диппель, глядя на потолок, где ему рисовалось светлое будущее, мечтательно продолжил:

— Знаете… Была у меня одна несточка. И понадобился образец ее сердечной мышцы. Думал, отрежу кусочек и ничего страшного не случится — регенерирует. Перестарался. Летальный исход. Как я убивался, как ругал себя! Надо же было сначала еще женщин-нестов произвести, а потом уже лезть к сердцу. Не терпелось эксперимент провести, дураку. Руки чесались. Но с Вами у нас все будет по другому. По уму всё сделаем. Времени у нас много. Торопиться некуда.

— Что же вы за люди! — ответила Альдонса Лоренцо с презрением. — Неужели думаете, что я буду это терпеть?

— А как? — спросил Диппель. — Руки на себя наложите?

— Вынашивать ребенка и знать, что он попадет к папаше на разделочный стол?! Сеньор Диппель, Вы в своем уме?

— Значит Вы предпочитаете не знать, куда попадет Ваш ребенок? — вклинился в разговор Лурас.

— Глупый вопрос и разговор глупый, — сказала донна Альдонса. — Противно, что несты способны вообще так думать о собственных детях. Это что-то запредельное. Любое живое существо, любой зверь инстинктивно заботится о своем потомстве, желает ему добра. Даже самая распоследняя дрянь, даже выкидывая своего новорожденного в отвал, даже она обливается слезами. А вы смогли стать настолько чудовищами, что собственные дети для вас — совершенно пустое место.

— Ну мы не всегда такими были, — сказал Лурас с невинной улыбкой. — Я еще помню, как убивал первого сына. Было не по себе. А ты, Диппель?

— И я, — ответил Диппель. — Я своего первого убил, когда ему двести лет исполнилось. Такая хитрая бестия оказалась, чуть меня самого на тот свет не пристроил. Ха-ха! Но это всё в прошлом… Нет, донна Альдонса, и насчет зверей Вы тоже не правы. Очень даже хорошо звери свое потомство едят. Аж за ушами трещит!

Диппель театрально клацнул зубами два раза, изображая как кровожадные звери едят своих детей.

— Но вы же люди в конце концов! — воскликнула Альдонса. — Хотя что я вам доказываю?! Это идиотизм какой-то. Бред!

— Бред?! Рожать для известных мучений — бред, а для неизвестных мучений — не бред? — с усмешкой, спросил Лурас. — Вот я Вас и спрашивал, хотите ли Вы знать, как умрут Ваши дети? Или Вам не хочется об этом знать? Или Вам безразлична их судьба? — Лурас стал серьезным и произносил слова уже зло. — Вы же не можете повлиять на судьбу своих детей. Что будет с детьми, сердобольная донна?! А вот что: посмотрите вокруг — много счастливых? Когда-то их родили и они сейчас мучаются. Лучше не знать? Желаете рожать, но обязательно чтоб не знать, как именно будет мучиться Ваш ребенок? Вот где бред!

— Обычно родители могут влиять на судьбу детей. Да, бывают неприятности, но в целом люди живут счастливую жизнь. И умирают в достойной старости, — сказала Альдонса. — Не надо лукавить, дон Лурас.

— Это у коржей еще может быть счастливая смерть от старости, — заметил Диппель. — А несты своей смертью не умирают, дорогая донна Альдонса. Они умирают смертью насильственной. Умирают молодые, сильные и страдая от боли. На кострах горят. Вы не забыли, что рожать Вы можете только нестов?

— Да и у коржей не бывает никакого счастья, — добавил Лурас. — Это заблуждение, что коржи живут счастливо. До старости доживают далеко не все, умирают в расцвете сил. От голода, от болезни, от раны. А кто доживает до седой старости, тот редко может сказать, что пожил счастливо. Жил, работая как раб от рассвета до заката, прикованный к своей работе как заключенный в тюрьме — это счастье?! Всю жизнь исполнял чужую волю: шел, куда прикажут, охранял, кого велено, стоял под дождем, когда кому-то надо. Не жил, а будто готовился жить. Потом когда-нибудь пожить надеялся. И вот дожил — пришла старость, — Лурас тяжело вздохнул и продолжил. — Смерть от седой старости лишена достоинства. Старик умирает никак не достойно. Он умирает бессильным и отупевшим. Он идет по улице и боится, что его унизят сильные, молодые. Его можно безнаказанно толкнуть, залезть в карман, посмеяться над ним. Он не догонит и не даст сдачи. Старик становится подозрителен и недоверчив. Он не помнит, что делал вчера, не помнит, как зовут его жену. От тела дурно пахнет. Старик мучается от слепоты, глухоты и боли во всём теле. Ему не хочется женщину, не хочется сочного мяса, не хочется путешествовать. Ничто не впечатляет. Руки трясутся. Ноги, не слушаясь, подгибаются. Нет в старости ничего достойного. Мозг ослаб, тело одрябло. Ни памяти, ни ума, ни силы. Только немощь, беспомощность, боль и желание поскорее отмучиться. Так что коржи тут как и несты: рожают детей на мучения, а не для счастья. Вот так-то, донна Альдонса.