Франсуа Делоне - Нельзя оставаться людьми

— И кто же мы, по-Вашему? — спросила Альдонса с язвительной улыбкой.

— Несмотря на то, что мы по разные стороны, мы похожи, донна Альдонса. Мы антигуманисты. Человечество для нас ничего не значит. Вы, как и я, используете и отдельных людей, и всё общество коржей, Ваша семья стремится занять территорию, которую сейчас занимаем мы, не обращая внимания на справедливость. Здесь не пахнет гуманизмом, это бестиализм. Мы богочеловеки, мы бестии — нам можно всё. Мы себе разрешили. Именно поэтому мы все стремимся к власти. И не зря коржи придумали жечь нас на кострах.

— Не все такие, как Вы, дон Лурас. Жизнь делает нас разными, — сказала Альдонса.

— А смерть — одинаковыми, донна, — ответил Лурас. — Но мы заговорились. Нам пора. Всего доброго.

С этими словами Лурас раскрыл дверь фургона и спрыгнул на землю. Диппель улыбнувшись на прощание, последовал примеру Лураса, оставив Альдонсу Лоренцо в одиночестве размышлять, бестия она или не бестия.

Длинная змея повозок и фургонов вытягивалась из густого леса и комкалась в большую кучу на обширной поляне. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Посвежело. Однако, зная господина, повар накрыл стол на открытой веранде.

Лурас и Диппель сели за стол и приступили к ужину. Разговор продолжался на тему бестий и боголюдей. Диппель выразил несогласие с тем, что он бестия. Если Лурасу хочется, то пусть себя обзывает, а Диппеля порочить не надо. И вообще, несты — гуманисты, они ведь жить хотят, значит человеческая жизнь для неста — это ценность. Энергично жуя, Лурас отвечал:

— Мы антигуманисты. Человеческая жизнь для нас ничего не значит. Наш гуманизм выродился в бестиализм, потому что или верим, что бог злой или не верим в бога совсем. Мы решили, что самодостаточны.

— Ну да, самодостаточны. И что это меняет?

— Дорогой мой Диппель, я понимаю, что твой любимый эзотеризм требует связи с гуманизмом. Твой эзотеризм хочет казаться добрым. Гуманизм застит тебе глаза. Но посуди сам. — Лурас на секунду замолк, запивая вином мясо. — Мы не боимся бога. А кто у нас не боится? Кто спорит с богом? Кто с ним соревнуется? Сатана! Только Сатана и его последователи.

Диппель поднял палец, желая что-то сказать, но Лурас продолжил:

— И не надо никаких оговорок. Кто спорит с богом, тот и есть сатанист. Это определение. Всё! Нет никаких исключений. Веришь в магию — сатанист. Любишь энергетические практики в позе лотоса — сатанист. Хочешь с помощью науки переделать сотворенное богом — сатанист. Сатанизм многолик. Объединяет всех сатанистов то, что они спорят с богом. Мы сатанисты, богочеловеки или, что то же самое, бестии. Нам можно всё и человеческая жизнь ничего не значит. Мы разрешили себе убивать всех. А раз так, то мы стремимся, чтобы своих — кого нельзя убивать — стало как можно меньше. Мы отдаляемся от своих, рвем с ними связи, ищем в еще оставшихся своих то, за что можно их осудить, за что можно их не любить. Ищем и находим. Чтоб убивать не жалко было, чтоб грабить было легко. А если нет своих, если вокруг только чужие, которые тоже не прочь поубивать и пограбить, то, чтобы выжить, нужно больше силы, нужна власть. Власть бестиям необходима.

Диппель рассмеялся.

— Горе от ума, Лурас. Перемудрил. Зачем тебе чужие? Почему от своих-то отказываться надо? В чем мотив?

Сейчас они говорили на языке, который никто тут не мог знать, но всё равно сделали паузу, пока повар со старшим поваренком меняли блюда на столе и освежали кубки с вином. Лурас при этом спокойно смотрел на повара, племянника которого сегодня ночью зарежут по приказу Лураса. Смотрел и не находил в себе ничего святого. Да и за компаньонами тоже ничего такого не водилось. Ни Диппель, ни Папен, ни Анклитцен не почитают предков, не почитают род, национальность. Не почитают потомков. Не почитают труд и жизнь других людей. Не почитают честь. Смеются над всем, что свято хоть для кого-нибудь — всё тлен. Не тлен только то, что можно сожрать. После жизни нет ничего. От этого, если подумать, страшно, ведь жизнь конечна. Поэтому лучше об этом не думать. Лучше болтать чепуху, да развлекаться.

— Как это зачем мне чужие?! — воскликнул Лурас, принимаясь за десерт. — А личный интерес? Личный интерес и есть мотив. Из-за личного интереса и ругаются со своими. Предают своих из-за личного интереса. Личный интерес и есть то, что разъединяет людей, что побуждает обманывать, предавать, грабить и убивать.

— Я давно замечал, Лурас, что ты кровожадный. Маньяк просто какой-то. Вот зачем ты скосил десять тысяч моих человек в Коллонже? Вот как тебе доверять?