Гильермо Дель Торо - Форма воды

Ее запястье задевает край огромной промышленной ванны, она затыкает сток, открывает горячую и холодную воду. Хватает полотенца из бака и швыряет их под струю.

Элиза и Зельда годами насмехались над ЛПК Флеминга, но сейчас она готова его обнять за это: расписание въелось в ее мозг так, что она помнит его до минут даже сейчас, в мгновение величайшего ужаса.

Она хватает намокшие полотенца, тяжелые, словно комья грязи, и наваливает на ближайшую тележку. Элиза движется так быстро, как только может, ее униформа намокает, но ей все равно.

Тележка наполовину полна, она выключает воду, вцепляется в рукоятку и толкает. Тележка не сдвигается с места.

Ее костный мозг превращается в лед.

Элиза пытается снова, оскалив зубы, напрягая мускулы, упираясь кроссовками. Первый дюйм дается тяжелее всего, но тележка сдвигается, колеса делают одно вращение, второе. Ее сердце бьется чаще, но тут же снова пропускает удар: это та тележка, что пищит и воет, словно мартовский кот, и нет времени, чтобы заменить ее.

Джайлс отшатывается, услышав стук в окошко.

Охранник делает круговое движение ладонью, и Джайлсу некуда деваться, он повинуется. Крутит ручку, опуская стекло, и лицо охранника проступает четко и явственно: заспанные карие глаза, взлохмаченные усы, волосатые уши.

Он хмурится, наводя фонарик на Джайлса, и тот вздрагивает от нахлынувших воспоминаний: двадцать два года назад, во время ночной облавы в гей-баре, результатом которой стало его увольнение из «Кляйн&Саундерс», все эти усатые копы хлестали лучами света точно дубинками.

– Ты не похож на работника прачечной, – говорит охранник.

– Спасибо, – так должен говорить водитель, никаких «благодарю вас».

Охранник не понимает шутки.

– Пропуск, – бурчит он.

Джайлс улыбается так широко, что почти верит – зубы начнут выпадать изо рта. Делает вид, что роется в поисках бумажника, и надеется, что охранник, усталый и замерзший, забудет о своих подозрениях.

Но тот молчит, и Джайлс вынужден протянуть свой документ.

Он держит пропуск так, чтобы охранник мог видеть его, не взяв, только это не срабатывает. Быстрое движение, и подделка в руках охранника, и тот уже не выглядит таким сонным.

Свет фонаря пробивает пропуск насквозь, Джайлс почти может видеть сквозь него, а охранник скребет ногтем семерку, не так давно переделанную из единицы, чтобы состарить Майкла Паркера.

– Ой, – говорит Джайлс.

– Из машины, – велит охранник.

И в этот момент весь свет в аэрокосмическом центре «Оккам» тухнет.

Зельда в прачечной, когда это происходит.

Шесть лет назад ограбили обе половины их разделенного на две квартиры дома, и она никогда не забудет, насколько быстро она догадалась, что у них не все в порядке. Тогда она только вышла из машины, Брюстер еще оставался за рулем, ничего не изменилось на пятачке газона у крыльца, поскольку там нечего было брать.

Но все выглядело неправильно, начиная с травы, истоптанной чужими ботинками, с двери, ручка которой вращалась странным образом, и даже воздух казался чужим, словно половина его прошла через легкие незваных гостей.

Глядя на капли воды, покрывающие пол, Зельда ощущает примерно то же самое. Внешне все в порядке, вода иногда появляется на полу, особенно в помещении вроде этого.

Но почему она топчется рядом, точно детектив у лужи крови?

А потому, что капли, если приглядеться, выглядят настоящим доказательством – вовсе не аккуратные бусинки, скорее косые разрезы, повествование о спешке того, кто их оставил. И эти предательские «строчки» Зельда не перестает видеть и тогда, когда свет моргает и прачечная окунается во тьму.

Это такое событие, в которое ты не веришь еще за минуту до того, как оно происходит. В «Оккаме» никогда не гаснет свет, даже в туалетах освещение не выключают.

Словно усталый стон доносится от стен, а затем спускается тишина, настоящая тишина, истекающая белым шумом, и Зельда остается наедине с ритмичными ударами собственной телесной машинерии. Нет, не совсем наедине – издалека, из темного холла доносится пронзительный скрип тележки с поврежденным колесом.

Не находись она рядом с дверью Ф-1, Элиза могла бы искать ее целую вечность, плутая в обрушившемся на плечи мраке.

Она толкает тележку через тихую, затаившуюся лабораторию, колесо визжит. Воображение и память – единственные ее проводники по помещению, где она бывала сотни раз, и наяву, и в мыслях, до тех пор пока глаза не осознают, что здесь все же есть немного света.