Гильермо Дель Торо - Форма воды

– Даже генерал Хойт? – спрашивает Флеминг.

Гниль, что ползет по венам Стрикланда, замерзает, точно древесный сок зимой.

– Даже… – начинает он.

– Я… – Флеминг прижимает планшет к груди, прикрывая сердце, прикрывая шею. – Я позвонил в офис генерала. Сразу же. Я думал…

Окончание фразы Стрикланд не слышит, поскольку его уши запечатаны его собственной разжиженной плотью.

Дело, почти законченное в «Оккаме», все, чего он достиг в Амазонии.

Этого более чем достаточно, чтобы выкупить себя из рабства, порвать оковы, привязывающие Стрикланда к Хойту. И чего это все стоит сейчас? Меньше чем ничего.

Хойт знает, что Стрикланд подвел его.

Башня карьеры, на которую Стрикланд забирался под присмотром генерала, становится эшафотом. Стрикланд падает с нее, разрубленный на две части, и приземляется в мягкое.

Это грязь рисовой плантации.

Он задыхается от вони навоза, который используют как удобрение, оглушен грохотом проезжающих мимо телег, запряженных волами.

Господи, Господи, Господи… Он снова в Корее, где все началось.

Корея, где Хойт был назначен руководить эвакуацией на юг десятков тысяч корейцев, и Стрикланд стал его помощником. Все произошло в Йондоне, где генерал Мак-Артур приказал их группе остановиться, и тогда Хойт взял Стрикланда за воротник, показал на грузовик и велел сесть за руль.

И он крутил руль, ехал через серебряный, парящий дождь, и цапли, лениво хлопая крыльями, перелетали с плантации на плантацию.

Они приехали к брошенной шахте, где раньше добывали золото, а теперь ее до половины заполняла грязная одежда. Стрикланд решил, что ему предстоит сжечь ее точно так же, как они сожгли множество деревень, чтобы народной армии северян ничего не досталось.

Но когда он подошел ближе, то увидел, что это не одежда, а трупы.

Пятьдесят, может, сотня.

Внутренности шахты были сплошь испещрены следами от угодивших в стены пуль. Худшие из бродивших по армии слухов обратились в правду, они на самом деле уничтожали корейцев точно бешеных собак.

Хойт улыбнулся, осторожно, почти нежно взял Стрикланда за шею и погладил его большим пальцем.

« Х хххххххххх хххх хххххх хххххххх» – сказал он.

Когда Стрикланд вспоминает о том моменте, то слова генерала превращаются в отредактированные вопли. Но жест и выражение лица никак не выскальзывают из памяти.

Разведчики донесли генералу, что не все отправленные в шахту существа мертвы. Для Хойта это не очень хорошо. Для Америки – очень плохо.

Если кто-то выберется и расскажет всем, что случилось, то США окажутся с кровью на руках, не так ли?

Стрикланд никогда не позволял себе раскиснуть перед Хойтом.

Снимая с плеча винтовку, он ощутил, что выдирает из сустава собственную руку. Но Хойт приложил палец к губам, а затем многозначительно покрутил им в воздухе, словно разгоняя дождь.

Здесь только они двое. Не очень разумно привлекать внимание.

Хойт снял с пояса нож «Ка-Бар» с черным лезвием, отдал его Стрикланду и подмигнул. Обтянутая кожей рукоять шлепнула об ладонь, точно кусок сырого мяса.

Тела тоже оказались сырыми, наваленными в пять или шесть слоев, конечности согнуты и перепутаны.

Он откатил с дороги женщину, мозги брызнули из аккуратной дыры в ее черепе. Потащил мужчину с груды, за тем потянулись внутренности, ярко-голубые, как пластик. Десять тел, двенадцать, тридцать.

Стрикланд разбирался в этой остывшей мясорубке, точно копался в матке мертвеца.

Он был мокрым, скользким и потерянным.

Большей частью они оказались мертвы, но некоторые обнаруживали признаки жизни, шептали что-то, может быть, умоляли помочь, может быть обращались к небесам. Он перерезал каждую глотку, до которой добирался, просто чтобы быть уверенным.

В той бойне не выжил никто, сказал он себе, даже Ричард Стрикланд.

Он не поверил собственным ушам, когда услышал тот звук, и как верить чему-то, когда ты на дне чаши ада?

Но он продолжился – тонкий писк, и по нему Стрикланд на дне чаши нашел женщину. Она умерла, но трупное окоченение превратило ее тело в защитную клетку для ее совсем маленького ребенка.

Младенец остался в живых. Чудо. Или нечто противоположное.

Когда на него упал свет, он вновь закричал, громко, а Хойт не хотел громких звуков. Стрикланд попытался вытереть лезвие ножа от волос и жира, чтобы сделать чистый надрез.

Но руки слишком тряслись, он не мог себе доверять.

И не было ли все затеяно ради этого? Ради доверия? Хойту, войне, тому, что плохое равно хорошему, что убийство является проявлением сострадания?