Повелитель Красная Дама - 232 [СИ]

И что есть для нее литература, как не средство навести мосты к людям, преодолеть стену, рожденную мнемопатией — проклятием знать ненужное и понимать невыносимое?

Герои таковы, каков писатель, наведший на них свою оптику. И даже если они проиграли, выбыли из истории, и все сделанное ими оказалось уничтожено — нет ли на свете силы, для которой их действия были бы не напрасны?

Хотя за масками своих героев Томлейя пыталась разглядеть начало, управлявшее их судьбами и приведшее, неведомой цели ради, к трагическому концу, даже наиболее проницательная критика отметила в романах лишь красоту и глубину этих масок. Читателям же, по большому счету, оказались интересны исключительно достижения мнемопатии, те грязные и не очень тайны, которые Томлейя сумела раскопать при помощи своего дара.

Подлинную задачу романов писательницы распознали немногие.

Кто-то из них прочел и роман о капитане Глефоде.

Память Глефода иссякает, и теперь дело за леди Томлейей: с высоты своего писательского опыта и знания человеческой природы она должна вычленить из его короткой и бессмысленной жизни нечто такое, что объясняет и проясняет ее краткость и бессмысленность. Поразмыслив над этим, леди Томлейя с удивлением понимает: как и все остальные ее книги, этот четвертый роман тоже будет о любви. Что ж, думает она, — по-видимому, есть в мире вещи, от которых нам не деться, как бы мы ни старались.

Подобно Зумму, рыцарю Терновой Дамы, запутавшемуся в сетях верности своему сюзерену и влечения к его жене, подобно разбойнику Бжумбару, которого страсть к знатной даме привела к гибели, и Гурабу Третьему, чья неспособность выбрать между любовницей и законной супругой едва не вызвала, в конце концов, гражданскую войну, всеми действиями Аарвана Глефода руководила слепая, бессмысленная, граничащая порой с безумием любовь. Гораздо большей трагичности в судьбу капитана добавляет тот факт, что в отличие от объектов любви Зумма, Бжумбара и Гураба отец капитана, маршал Аргост Глефод, судя по всему, был существом, любви не слишком-то и достойным. Настолько, насколько что-то можно сказать о еще живом человеке, леди Томлейя может назвать его жестоким, бесчувственным, черствым, озабоченным лишь собственной карьерой и собственным именем.

Возможно, это не вся правда о маршале — однако в той части, где она соприкасается с историей капитана, правда, по мнению Томлейи, именно такова.

Все свое безграничное влияние на сына маршал употребил на то, чтобы заставить его словом и делом соответствовать славному роду Глефодов — солдат, верных гурабской династии до последней капли крови. Когда же сын в совершенстве исполнил волю отца и сложил голову в битве за династию, к которой был равнодушен, Аргост Глефод не нашел для него похвального слова.

«Я так и знал, что из этого мальчишки не выйдет ничего путного, — вот что сказал маршал, узнав о гибели своего сына в бою с Освободительной армией. — Как был дураком, так и остался. А ты не будь дураком и не давай себя убивать. Вот и вся история». Так сказал маршал Аргост Глефод — и тем не менее капитан, в глубине души заранее знавший, что именно это отец и скажет, все равно любил его.

Почему?

За что?

Леди Томлейя не может ответить на этот вопрос, ибо понимает, что ответа не существует. Как автор любовных романов, она знает, что трагично и безответно люди любят не за что-то и не потому-то, а будто бы невольно, неизвестно почему. Любовь в этих обстоятельствах выступает некоей внешней силой, совершенно независимой от героя, который волен только переживать ее капризы и терпеть последствия вызванных ею безрассудств. Известно леди Томлейе и то, что правильным и достойным человек, одержимый такой любовью, считает лишь поступки, направленные на удовлетворение своего чувства, в то время как разумная осторожность и самосохранение, напротив, кажутся ему позорными и, причиняя боль, заставляют героя осуждать себя и собственную трусость. Таким образом, любовь выступает для данного человека неким законом, преступить который он не вправе и не в силах, а если все же каким-то чудом преступит, внутренние терзания опустошат и погубят его скорее врагов из плоти и крови.

К чему же обязывает героя такой закон любви, чего желает эта внешняя неодолимая сила, чье могущество промеж людьми сравнимо с гравитацией, управляющей звездами и планетами?

Хотя леди Томлейя — автор любовных романов, ее понимание любви далеко от карамельно-приторных адских мук и райских блаженств, на которые так тороваты современные многокнижные и туманноречивые авторессы. Любовь представляется леди Томлейе разлитой по миру волей, сталкивающей людей друг с другом ради неведомой конечной цели. Одни эти столкновения кончаются трагически, другие ведут к счастливому исходу, общую же картину неразрывно и диалектично составляют и те, и другие.