Коллектив авторов - Старые долги

Конечно, это чувство прошло мгновенно. Это не Maк виноват в том, что Винкен был ненормальным. Бессмертные работают плечом к плечу со смертными, отчаянно ищут лекарство. Это может произойти слишком поздно. Хаос достиг высших уровней власти; уцелевшая свободная пресса сообщает о переворотах, но кто их совершает или где, уже не имеет значения, во всяком случае, для меня. Этим утром я обнаружил сыпь у себя: ее немного, под мышками, но она есть. Если я скажу об этом Maку, он домчит меня к одной из лабораторий и меня накачают лекарствами, но я слишком стар для этого, и я устал, черт побери.

Я не знаю, как он выдерживает, хороня друзей и близких, поколение за поколением. На мой взгляд, горести смертной жизни переносить легче. Мог бы я вот так идти сквозь время? По правде, мне не хотелось бы это выяснять…

Экспонат 2A: Фрагмент печатного носителя

Когда за ним пришли, он сначала растерялся. Митос так долго находился в темноте и тишине, что страх из-за их появления полностью завладел им. Их было множество, или так казалось — большие, шумные — они не слишком ласково вытолкали его в коридор с солнечными бликами.

— Двигайся, Бести, мразь! — И затем: — Черт побери, он падает!

Это продолжалось слишком долго. Крошечная камера, жалкая пища и всепроникающая тревога ослабили Митоса. Бесчисленная череда дней, когда единственным звуком был только собственный голос, сделала его неуклюжим и вялым. Он пытался подняться на ноги и идти так, как они требовали, но не мог открыть глаза из-за яркого света. Когда он ударялся обо что-то, они били его и насмехались, но, казалось, не настолько ядовито, как во время его сошествия в этот ад. О боги! Как давно это было?

Пока добирались до лифта, он мало что смог увидеть — бетонные стены в трещинах и пятнах влаги, выцветшие надписи «На выход». У открытых дверей лифта ждал человек, исхудавший почти до состояния скелета. Мундир с бейджиком на левой стороне груди нелепо висел на нем. Глаза Митоса слезились; он не мог разобрать имя, но лицо было знакомое. Его тюремщик. Их было много, один хуже другого. Этого он видел редко.

В лифте силы оставили Митоса. Когда его толкнули в угол, древний Бессмертный просто уселся на пол, обхватил свои колени и склонив к ним голову. Ему не пришло в голову спросить, что все это значит, что они собрались с ним делать. Он был Бессмертным. Это гарантировало неприятности.

Лифт остановился, двери раскрылись. Кто-то пнул его, и Митос истолковал это как команду встать. Он, спотыкаясь, вышел в помещение, наполненное грохотом металла, громкими голосами и солнечным светом.

В коридоре толпились смертные, большинство из них носило униформу охраны. Головы поворачивались, разговоры смолкали, когда его тащили мимо этих людей. Высокие решётки ворот смутно виднелись перед ними, выкрашенные грязно-серой, облупившейся краской. Они разъехались с гулким хлопком. Митоса толкнули внутрь.

Здесь было меньше людей. В костюмах, несколько отличающихся от тех, что он помнил, но все же узнаваемых. Значит, не сотни лет. Один из охранников забежал вперед и распахнул дверь слева. До того Митос вполне понимал, что происходит: он был внутри, а они снаружи.

Комната была большая, стены окрашены в синий цвет, на полу ковер. Митос чувствовал его мягкость через дырки в подошвах ботинок. В самой дальней стене было окно, его тонированное стекло позволяло лишь смутно разглядеть лесистые холмы. За столом сидел крупный мужчина. Перед ним находилась табличка, гласившая: «Директор П. Ройс, доктор философии». Так. Босс.

Позади него стояли двое мужчин. Костюмы на заказ, шелковые рубашки — всё дорогое. Один пристально смотрел в окно. Другой с испугом уставился на арестанта. Митос посмотрел на свою тюремную униформу, состоящую из серой рубашки и брюк. Настолько изношенную, что местами можно было увидеть кожу под ней. За его смущением и страхом пришел гнев. Что, черт подери, они ожидали увидеть? Это была та же окровавленная одежда, которую дали ему когда-то, когда он попал сюда! Единственным источником воды была тонкая, ледяная струйка в крошечной раковине в его камере. Но он старался, черт бы их побрал, упрямо стирал изношенную одежду, сам мылся, делал все, что мог, не давая себе забыть, что он был человеком.