Лорен Оливер - Реплика

Здесь запись обрывалась. Лира перевернула лист, но он оказался пустым. То ли медсестра Эм прервалась, то ли продолжение было также утрачено. В тексте упоминалась некая Элен, и Лира предположила, что медсестра Эм, наверное, писала письмо конкретному человеку. Но Эм не отправила его. Однако она считала свое послание очень важным и хорошо его спрятала. И Эм успела передать его Шери – незадолго до своей смерти.

Надеялась ли она, что Шери найдет его в тайнике?

Что Шери должна была сделать? Что хотела медсестра Эм?

Ну и загадка! Но, похоже, в бумагах имелись данные. Это был код, как ДНК.

Любой код можно разгадать, если знать ключ.

Несколько долгих мгновений Лира с Семьдесят Вторым сидели молча в тени конструкции из дерева, веревок и пластика, назначения которой Лира не понимала. Коды повсюду. В том-то и заключалась проблема с внешним миром, где обитали люди. Здесь все состояло из сплошных головоломок или было написано на языке, которого Лира не знала.

– Что это означает? – спросил, в конце концов, Семьдесят Второй.

Лира поняла, что он сильно расстроен. У Семьдесят Второго вечно случались перепады настроения, и он время от времени потирал шею, как будто она постоянно затекала, но ведь именно так и выражалось его беспокойство.

И он тоже не представлял, что делать дальше. И он не мог игнорировать тот факт, что они умрут в любом случае, хотя Лира и не чувствовала себя умирающей.

«Что это означает?»

Ей никогда прежде не задавали подобного вопроса.

Лира заставила себя перечитать письмо. Она щурилась, словно только таким образом и могла извлечь из фраз дополнительный смысл. В Хэвене для создания реплик использовали биоматериал – к примеру, человеческие ткани, – что не являлось запретной информацией. Лира была осведомлена о том, что на материке есть больницы, которые охотно сотрудничают с Хэвеном (правда, она не могла вспомнить, когда она об этом узнала). Но то была непреложная истина, некая объективная реальность, как койки в общей спальне, Кастрюля и неспособность развиваться.

И она слышала про зомби. Медсестры пересказывали друг дружке содержание фильмов про зомби и говорили про то, какие они страшные. Лира объяснила Семьдесят Второму про живых мертвецов, но выяснилось, что он тоже слыхал про них кое-что. Человеческий мир проникал в Хэвен – по крайней мере частично.

– Прочитай вслух еще раз, – попросил Семьдесят Второй.

Лира так и поступила. Солнечные лучи прогревали ее насквозь – она ощущала присутствие Семьдесят Второго, чувствовала его запах, а в ее ушах беззвучным эхом отдавался его вопрос – «Что это означает?». На миг все вокруг замерцало, сделалось и реальным, и несуществующим, подобно бумаге в огне, когда та молниеносно обращается в горстку пепла.

Лира замешкалась, выбирая предложения, которые казались ей самыми важными.

– «… и поэтому не имел дела с клиниками, хотя у них имелись ткани эмбрионов, которые они могли отдавать нам за возмещение транспортных расходов».

– «Когда я думаю о таких людях, как Джеффри Ивз… Все деньги мира – и мертвый ребенок, которого он не смог спасти».

И вдруг ее осенило.

– Мертвые дети, – проговорила Лира.

Зомби. Конечно же!

– Они создавали реплик из мертвых детей, – добавила она.

Неужели и ее так сделали? Из тканей малыша, которого любили, утратили и оплакали? Вроде бы это ничего не меняло, хотя, если подумать хорошенько, то меняло, причем кардинальным образом. Ведь прежде чем эти дети умерли, о них заботились, их любили…

А потом их тела стали расходным материалом для реплик.

Однако технология изготовления дубликатов тоже превратила Лиру и остальных реплик в нечто иное. Она помнила, как иногда через мили болот ветер доносил до них голоса протестующих. «Монстры!» – скандировали они.

Но впервые Лира ощутила не стыд, а гнев. Она не просила, чтобы ее создавали! Она являлась чудовищем, а ее ненавидели, как будто она была во всем виновата!

Что за бессмыслица!

Что за бред!

– Это бессмысленно, – произнес Семьдесят Второй, угадав мысли Лиры. – Тогда зачем нас убивать?

– Что-то произошло, – сказала Лира.

Она почти не помнила доктора Хэвена. Она видела его, наверное, пару раз. Правда, лицо доктора Хэвена она не забыла, поскольку оно всю жизнь маячило у нее перед глазами. Портрет доктора Хэвена, написанный маслом, висел в столовой. Кроме того, в холле имелась увеличенная черно-белая фотография доктора Хэвена, который щурился от солнца перед крылом G.