Клод Лалюмьер - Витпанк

Над лабиринтом ям, рвов с водой и загородок висел смрад экскрементов, то ли животных, то ли человеческих; запах был столь густым, что девочка даже удивилась, что не видит его в виде осязаемого облака под горячим летним солнцем.

В конце концов они подошли к баракам, где располагалось центральное логово Волков в Городе. Хотя она по-прежнему держалась храбро, все тело у Капуцины болело от страха: ее мышцы так сильно сводило, что она порой даже спотыкалась. Но несмотря на весь свой ужас, она была полна решимости не давать воли слезам. «Никогда не показывай страха», — сказала ей как-то Мэрин; теперь девочка подумала о том, что Мэрин бы на ее месте не испугалась, так что ей тоже следует быть храброй. «Даже если меня отшлепают, я не стану плакать, — пообещала она себе. — Даже если… если…» Но хуже этого ее воображение ничего не сумело ей нарисовать.

Один из Волков втолкнул ее в камеру IB-4 и заставил лечь навзничь на кровать, на которой был матрас, но не было белья. Опустившись на колени рядом, он приковал ее наручниками к изголовью койки.

— Что со мной сделают? — спросила она — тонким голосом, несмотря на свою решимость.

Волк ничего не ответил и ушел сразу же, как только закончил свое дело. Капуцина закрыла глаза, усилием воли пытаясь заснуть, но из зарешеченного окна еще пробивался солнечный свет. В камере было слишком светло, и было еще слишком рано для ее обычного дневного сна.

Потом в камеру вошел другой Волк. Вздрогнув, Капуцина узнала женщину, которую повстречала в Городе — ту самую, которая показала ей, как пройти на Зонненфельсгассе. Тогда она показалась ей такой приветливой, а оказалась такой вероломной! Что она станет делать теперь, когда девочка была в ее власти? Капуцина только что не задыхалась от этих и многих других вопросов, ожидая решения своей судьбы.

Волчица повернулась к человеку, который стоял в дверях, жестом пригласив его войти. На нем тоже была черная униформа Волка, но с виду он казался не старше Мэрин; черты его лица еще не были запятнаны пороками взрослого возраста. Он ждал, стоя по стойке «смирно», пока Волчица рассматривала Капуцину, склонив голову набок.

— Милая маленькая девочка… — прошептала она, меряя темными глазами маленькую фигурку, распростертую на койке. — Это дело требует от нас величайшей деликатности. Чувствуешь ли ты себя готовым к этому, брат Волк?

— Так точно! — тявкнул молодой Волк.

Разумеется, Волчица думала про себя: «Какое нежное, мягкое существо! Какой сочный, аппетитный кусочек из нее выйдет!» Но она не хотела рисковать — она могла убить Капуцину во время допроса, вызвав тем самым неудовольствие своих хозяев. Поэтому она решила оставить девочку на попечение своего помощника, который и должен будет понести наказание, если допустит ошибку.

Капуцина понятия не имела обо всем этом, поскольку Мэрин очень мало рассказывала ей о Тиргартене. Если Лесоруб или сочувствующий попадал в Тиргартен, для него не оставалось никакой надежды, кроме надежды на скорую смерть. Девочка сумела уловить лишь малую толику ауры ужаса, окружавшей эту темницу — из того, как внезапно наступало молчание, когда она подходила к Мэрин, разговаривавшей с друзьями; из того, как у Мэрин перехватывало горло, когда она говорила о старом зоопарке; из многочисленных намеков, где вслух упоминалось гораздо меньше, чем оставалось невысказанным. Теперь девочка была уверена лишь в одном: она не скажет ничего, она никогда не предаст Мэрин, и в конце концов она заставит своих захватчиков отпустить ее.

И когда знакомая ей Волчица, прежде чем уйти, добавила: «Помни, будь с ней помягче», Капуцина могла лишь решить, что это проявление доброты. За всю свою жизнь в пригороде она не знала ничего иного. Возможно, это было ее роковой слабостью; однако таков основной признак цивилизованности — быть принимаемой за слабость в глазах дикарей.

Вообразите себе, если хотите, все, что может перенести человеческое тело, не переступая за край смерти. Вообразите себе все это, ибо вы не услышите об этом от рассказчика этой истории. Представьте себе ум, теряющий представление о течении дня и ночи, постепенно затуманивающийся все больше и больше, до тех пор, пока его ощущение времени не кристаллизуется вокруг приходов и уходов Волчат, их острых инструментов и их тупых инструментов, их дикого радостного хохота, выражающего удовольствие от забав со всегда податливой куклой из плоти и крови. Вообразите себе, куда может зайти ум, чтобы забыть о том, что происходит с остальным телом. Вообразите попытки дышать таким образом, чтобы не пошевелить грудной клеткой, оберегая переломанные ребра и ушибы от наполненных песком носков. Представьте, каково это — ожидать (минуты? часы?), пока чашка пустой похлебки остынет, поскольку попытка отхлебнуть из нее горячее варево вызовет лишь ослепительную боль в раздробленных зубах.